Седая девушка идёт по улице, заходит в магазин и разглядывает полки с краской для волос. Берёт одну коробку, другую, третью, выбирает, читает, рассматривает, но ставит все коробки на место. Потом она переходит к другим полкам, рассматривает шампуни, бальзамы, кремы, гели для душа. В итоге краску она не покупает и выходит из магазина с пустыми руками.
На что же она тратит деньги? Сто рублей она оставляет в церкви в ящике для пожертвований, а за двести покупает книгу и дарит её проходящим мимо неё по улице смеющимся девочкам. Девочки приятно удивлены и озадачены её поступком, а седая девушка, улыбаясь, идёт себе по улице дальше.
Она долго бродит по улицам и успевает проголодаться, но в карманах у неё ни гроша. Нужно возвращаться домой, но ей не хочется идти в пустую квартиру, где её встретят только тикающие часы и тишина, поэтому она сворачивает на другую улицу и входит в другой дом, где жила её подруга — до того, как ей надели наручники и отправили далеко, туда, где суровые и долгие зимы. Мать подруги впускает её, и они пьют на тесной кухоньке чай с пирожками. Маленькая тихая женщина со святым терпением в глазах качает головой и спрашивает, что случилось, а седая девушка улыбается. Крутые повороты судьбы, говорит она. Но что не убивает нас, то делает сильнее.
Совсем сбежать из своего дома она не может, а потому всё-таки под вечер возвращается к тишине и тикающим часам. Жизнь шуршит по улице мимо, поднимая колёсами пыль, а она стоит на балконе и просматривает кадры из прошлого, то улыбаясь, то вытирая слёзы. В окна заглядывает лето потерь, лето боли и тоски. У этого лета точно такое же солнце и небо, как и у обычного, так же шелестит оно зелёной листвой и устилает асфальт снегом тополиного пуха, так же проливает дожди и гремит грозами, и другие люди не замечают никакой разницы, а она замечает, потому что это самое страшное лето в её жизни.
Так получилось, что настоящее лицо Альбины я впервые увидела на высоком, роскошном надгробном памятнике — чёрной гладко отшлифованной плите высотой в два метра. Что я могу сказать? Она была красива. Её старшая сестра Диана казалась черновым вариантом, из которого природа удовлетворилась лишь глазами, которые и перенесла почти в неизменном виде на лицо младшей сестры. Светлые, ясные, с тёмными густыми ресницами и красивыми бровями, они были единственной яркой чертой сходства между сёстрами, а всё остальное природа в Альбине сделала с гораздо большим изяществом и утончённостью. И всё же это было не то лицо, которое я любила: моё любимое лицо покрывали шрамы, а глаза на нём отсутствовали.
«Аля, Аля», — пела, как струна, моя боль, всверливаясь в моё сердце. Всё, что осталось от моей Али, скрывал светло-коричневый лакированный ящик, окружённый белым дрожащим облаком цветов; его везли с закрытой крышкой, и никто не видел её лица. Ничего не чувствуя, не понимая от звенящей во мне боли, я села в автобусе на самое заднее сиденье, но и там не давала воли слезам: мне почему-то казалось, что при стольких посторонних людях я не должна обнаруживать своего горя так сильно, чтобы они, не приведи Бог, не подумали чего. А слёзы кипели и клокотали во мне, они готовы были извергнуться, как лава, терзая мою грудь настоящей физической болью. Я из последних сил удерживалась, чтобы не броситься на колени в проход, заломив руки, и не завыть, не заголосить на весь салон.
— Настя, вот ты где, — услышала я голос Дианы Несторовны, когда выбралась самой последней из автобуса. — А я-то всю дорогу волновалась, где ты! Почему ты не села в катафалк?
Я не ответила, потому что тогда мой вопль сразу прорвался бы наружу. На мне был словно надет корсет из боли.
Когда гроб опускали в свежевырытую могилу, я зажмурилась; я знала, что Але сейчас плохо — проклятый Якушев наверняка мучает её, и оттого мне было невыносимо плохо тоже. Когда могила была зарыта и памятник установлен, начал накрапывать дождик, и запахло сыростью и свежестью. Я держалась в стороне от Дианы Несторовны, и мне не на кого было опереться; она, хоть время от времени и бросала на меня взгляд, но тоже близко не подходила и по каким-то соображениям избегала прикосновений. За поминальным обедом я не только не могла проглотить ни куска, но и даже взяться за ложку — мои руки без сил лежали на коленях, а лицо, должно быть, было безжизненной маской. Диана Несторовна бросала на меня обеспокоенные взгляды, но не подходила и ни о чём не спрашивала. Кроме неё был ещё кое-кто, кто поглядывал на меня, — женщина в чёрном кожаном пиджаке и чёрных сапогах, с короткой стрижкой и мелированием. Когда она сняла широкие тёмные очки, я узнала Марго, подругу Альбины. Когда место рядом со мной освободилось, она подсела ко мне.
— Настенька, я уже давно на тебя смотрю и беспокоюсь… Ты плохо себя чувствуешь?
Я смогла только отрицательно качнуть головой.
— Может, выйдем на воздух? — предложила она.
Я согласилась. Всё ещё крапал дождик: мокрая листва ярче зеленела, а грязь раскисла, небо затянула непроглядная серая пелена туч, и не было видно конца шелестящей печали. Марго закурила и вместе с дымом выпускала слова о том, какой это кошмар, какой удар для всех, какой ужас и трагедия. Она сказала все полагающиеся в таких случаях слова, и сказала хорошо и складно, так что даже создалось впечатление, что она их заранее продумала. Чувствуя, что крик рвётся наружу с возрастающей силой, я зажмурилась и сдавленно проговорила:
— Мне бы хотелось остаться одной сейчас…
— Не думаю, что это хорошая идея, — покачала головой Марго. — В одиночестве хуже. Тебе сейчас нужна поддержка.
А кто поддержит там Альбину? — жёг мою душу вопрос. Хоть и хорошо, и красиво, и проникновенно пели над её телом в церкви, но то страшное тёмное место, куда её утащил Якушев, недосягаемо для молитв. Как ей страшно, как плохо должно быть там сейчас! Я не уберегла, не спасла её, он забрал её! Крик всё-таки вырвался, хоть я и зажала его рукой.
— Настя, Настя! — Марго обхватила меня за плечи, достала мобильный и набрала номер. — Карина, бери Алису — и на крыльцо. И захватите сто граммов и чего-нибудь закусить. Живо! Сейчас, солнышко, — сказала она, пряча телефон и поглаживая меня по плечам. — Сейчас скорая помощь прибудет.
«Скорая помощь» в лице двух малознакомых мне подруг Марго прибыла через две минуты с вышеназванными средствами. Сто граммов были влиты мне в рот заботливой рукой рыжеволосой Алисы, а Карина, особа с африканскими косичками, поднесла мне бутерброд с копчёной колбасой. Боль нельзя было ни запить, ни заесть, и они приняли решение увезти меня из столовой для более основательного лечения. Уже открылась дверца машины, ещё минута — и я укатила бы в неизвестном направлении, но тут как будто с неба раздался голос Дианы Несторовны:
