— Да, — согласился Фрост. — Не нужно делать два дела сразу. Хотя, если в Перинфии мы сможем что-нибудь разузнать…
Из толпы богов Урожая выступил Корнвольф.
— Если вы собираетесь в Перинфию, ему надо найти одежду, которая не будет иметь вида и запаха, присущих его миру. На пути в город лежит поселение Заблудившихся. Они не любят сильных мира сего — ни по ту, ни по эту сторону Завесы. Они помогут.
— Отличная мысль, — подтвердил Кониген и выступил вперед, шурша кукурузными листьями.
Подойдя к троим путникам, царь богов Урожая — а он, несомненно, был их царем — поблагодарил Фроста и Кицунэ, а потом протянул руку Оливеру, который после секундного колебания протянул в ответ свою.
Кониген уронил в его ладонь гладкое зеленое семечко.
— Если не останется ничего другого, можешь использовать вот это. Оно пустит корни и поможет тебе. Но может и не пустить — все зависит от того, где ты будешь находиться.
Оливер посмотрел на семечко, а потом на царя Урожая — высокую, шелестящую гору кукурузных листьев. Вблизи Кониген еще меньше походил на человека.
— Большое спасибо. Но… Я не совсем понимаю, почему… Почему вы рискуете и помогаете нам? Помогаете мне?
Поляна зашуршала, заскрипела, затрещала листьями и ветками. Оливер чувствовал рядом присутствие Фроста и Кицунэ, но в этот миг почти забыл про них, потому что все боги Урожая, уже второй раз за день, сосредоточили на нем свое внимание.
Кукурузные листья, заменявшие Конигену глаза, зашевелились, обнажая черные бездонные щели. Этот мрак и бездна внутри показались Оливеру ужаснее всего, что ему доводилось видеть в своей жизни.
— Сейчас в Двух Королевствах мир. Все устроилось благодаря Завесе, — сказал Кониген. — Установился порядок. А тот, кто приказал Охотникам убивать Приграничных, кем бы он ни был, — враг порядка. Мы противостоим ему. И если это существо желает тебе смерти, нам приятно, что мы в силах помочь, как бы ни мала была наша помощь.
Оливер крепко сжал семечко в кулаке.
Оно оказалось теплым.
Холливэлл вернулся из Коттингсли в седьмом часу и не стал заворачивать в офис шерифа. Вместо этого он отправился домой и опять превратился в стареющего холостяка, продолжающего влачить свою жизнь с мрачным упорством сомнамбулы. После визита в странный маленький городок, очарование которого было нарушено до абсурда чудовищным убийством маленькой девочки, мир потускнел, а острота ощущений притупилась.
Он приготовил себе ужин — креветки под острым соусом. Конечно, с его повышенным холестерином это был гастрономический идиотизм. Врач наверняка сделал бы ему выговор. Но Холливэлла это не волновало. Как любой запойный пьяница, вернее едок, он прекрасно знал, что сослужит себе дурную службу, когда покупал креветки. Чтобы улучшить вкус блюда, он нацедил себе виски «Сиграмз 7» и долил «Севен-апом». Виски отлично подходило к креольской кухне.
Но на сей раз ужин показался ему совершенно безвкусным. Ни остроты, ни удовольствия.
И неудивительно. Как мог он получать удовольствие от еды, да и от чего бы то ни было, в этот вечер? Фотографии трупа Алисы Сент-Джон с зияющими провалами вместо глаз не выходили у него из головы, затмевая все остальные мысли.
Он думал о Саре, своем единственном ребенке. О дочери. Сколько уже времени прошло с тех пор, как они в последний раз говорили по душам? А с тех пор, как просто разговаривали? Он поднес виски со льдом к губам, и в его голову закралось страшное подозрение, что по-настоящему они так ни разу и не поговорили.
Сара. И девочку за конторкой в полицейском участке Коттингсли тоже звали Сарой. Холливэлл был не из тех, кто способен поверить, что Высшие Силы пытаются послать ему предостережение. Он вообще сомневался в существовании Высших Сил, поэтому не стал придавать вселенского значения этому факту. Простое совпадение. Но все равно продолжал думать и о девочке за конторкой, и об Алисе Сент-Джон, и о своей Саре тоже.
Весь вечер, пытаясь найти успокоение в таких простых делах, как готовка и мытье посуды, Тед пытался мысленно согласиться с тем, что все это как-то взаимосвязано. Устроившись в кожаном кресле, которое купила ему бывшая жена больше десяти лет назад, он тупо уставился в телевизор. Спроси его сейчас кто-нибудь, что именно он смотрит, Холливэлл пришел бы в замешательство, не маячь в левом нижнем углу экрана логотип Си-эн-эн.
За окном переливались разноцветные рождественские огоньки, но это была не его гирлянда. Соседи, семья Очси, всегда обильно украшали свой дом к Рождеству. Из-за отсутствия праздничных украшений его собственный дом казался, по сравнению с соседским, бледным и каким-то ненастоящим.
Было уже поздно, хотя Тед не смог бы точно сказать, сколько времени. Несмотря на включенный телевизор, он слышал тиканье часов на стене. Они отбивали время каждые полчаса. Холливэлл ненавидел треклятую тикалку, но не выбрасывал часы, хотя и очень хотел. Часы стали частью жизни, которая ускользнула от него, — жизни, в которой он был мужем и отцом.
Тед помешал тающий лед и попытался вспомнить, какой по счету это бокал. Первый? Или второй… Никак не больше. Но ведь он поужинал много часов назад, а лед в бокале еще не растаял. Значит, он добавлял свежего льда. А зачем класть свежий лед, если не подливаешь виски?
Наверное, не два бокала, а больше. Может быть, три?..
Холливэлл встал, чтобы смешать себе еще одну порцию виски с содовой. Изуродованное личико Алисы Сент-Джон стояло у него перед глазами. Он подумал, что сегодня следует хорошенько напиться перед сном, иначе она обязательно ему приснится, а он не хотел оказаться во сне наедине с мертвой девочкой.
Оказавшись на кухне, Тед неожиданно для самого себя поднял трубку радиотелефона. Поставив бокал в раковину, он нажал кнопку и начал набирать Сарин номер в Атланте. Слушая гудки на той стороне, оперся о стойку и закрыл глаза, смакуя на языке вкус виски и чувствуя, как оно разливается по всему телу. Холливэлл вернулся из Коттингсли в невменяемом состоянии, но то был очень дурной вариант невменяемости. Теперь он заменил его невменяемостью другого рода.
— Алло?
— Привет, лапочка. Это папа.
— Пап? — сонно переспросила Сара Холливэлл услышал короткий усталый стон. Наверняка взглянула на часы. — Ты знаешь, который час?
Он не знал. Нахмурившись, глянул на телевизор. Канал Си-эн-эн показывал время: 11:37. Он вспомнил, сколько раз поджидал Сару дома заполночь, а ее все не было: дочь частенько нарушала родительский «комендантский час». Но время меняет все.
— Я тебя разбудил. Прости, Сара. Не сообразил, что уже поздно.
