Дмитрий Скирюк - Кукушка

— Что мне придётся делать?

— Не «мне», а «нам».

— Что? Кому это «нам»?

Поэт сел поудобнее, потянул к себе бутылку и разлил остатки вина по кружкам.

— Ещё недавно, — сказал он, — у нас было достаточно людей, доставлявших деньги, оружие и послания мятежным городам, но в последнее время их стали отлавливать люди Альбы и наместников. Мы потеряли не один десяток ходоков, Многие просто пропали, мы даже не знаем, что с ними, где они — убиты, сгинули в застенках или сгорели на кострах. Группы пилигримов перетряхивают десять раз на дню, не щадят даже слепцов и прокажённых, а одиночки больше не проходят — там и тут на дорогах бесчинствуют разбойники и банды мародёров. Даже каналы стали небезопасны.

— Я вас не понимаю. К чему вы клоните? Вы только вчера говорили о морских гёзах! Вы врали?

— Не во все же города можно попасть по морю! На купцов и торговцев рассчитывать не приходится — мало среди них лояльных к повстанцам, их легко перекупить, почти у всех есть семьи и дома, которые они боятся потерять, за каждым наблюдает гильдия, не говоря уж о посредниках... Короче, это невозможно, Мы давно ждём подходящего случая. Я уже полторы недели, как дурак, болтаюсь на пристанях. Я видел ваш приезд, даже помогал сгружать вещи, хотя вы, наверное, тогда меня не запомнили.

— Merda, — не сдержавшись, выругался кукольник, достал платок и вытер лоб. — Вы, пронырливый, самоуверенный...

— Не ругайтесь: это вам не к лицу, — сделал замечание поэт. — Вы выглядите солидно, как настоящий учёный или не слишком удачливый делец, умеете говорить, да ещё вдобавок итальянец. Читаете, очками пользуетесь — сразу видно, что не из простых. Вы — то, что нам надо. Да и дети вызывают у досмотрщиков доверие. Особенно мальчик с девочкой. Особенно, если они не беспризорные.

— Короче, вы хотите, чтобы я поехал к вашим друзьям-мятежникам? И рисковал своей жизнью и жизнью этих невинных созданий? — Карл Барба махнул платком в сторону кровати. — Жестоко с вашей стороны, господин рифмач, вы не находите? Я решительно отказываюсь и ухожу при первой возможности. Per Bacco, хороша помощь! Мне такая помощь не нужна. Спасибо за ночлег и за вино, но я как-нибудь сам справлюсь со своими бедами.

— Ба! Да пожалуйста! — воскликнул поэт. Дверь открыта, вас никто не держит. Можете возвращаться в гостиницу, можете идти в другую, можете дать ещё одно представление. Или два. Если успеете. Не забывайте, где находитесь. Мы в Брюгге, а это оплот Короны во Фландрии. Мне даже интересно, сколько вы протянете, пока вас не сцапают.

— Сцапают? Que significa «сцапают»?

— Поймают, — доходчиво объяснил Йост и изобразил рукой «хапец». Потом взял свою кружку, откинулся спиной к стене и вытянул ноги. — Нам-то что — мы всё равно сделаем своё дело. А вот что будет с вами и вашими «невинными созданиями», я не знаю. Я предлагаю сделку. Рискованную, но, по крайней мере, честную. Мы помогаем вам выбраться из города, вы доставляете груз и письма по назначению. Дальше наши пути разойдутся.

— Dementi... — устало констатировал бородач. — Да вы соображаете, что говорите? Это что же получается? Куда я поеду один, в такое время, с детьми и с золотом, по дорогам, на которых, вы сами сказали, мародёры и разбойники? Вы с ума сошли!

— Ну почему же один, — пожал плечами поэт. — Мы дадим вам сопровождающих.

— И кто они? Наёмники? Контрабандисты? Гёзы?

— Да как сказать... Всего понемногу и вишенка сверху. Это гистрионы. Труппа музыкантов.

— Труппа музыкантов?! — растерялся кукольник. — Вы хотите послать меня везти оружие и золото с охраной из бродячих менестрелей? Incredibile!

— Смотря что понимать под словом «музыканты», — терпеливо пояснил поэт. — Это не сопливые менестрели, не нищие ваганты, а настоящая уличная труппа. Совершенно бешеные дядьки, один раз увидишь — вовек не забудешь. С аркебузой и ножом они обращаются так же ловко, как со скрипкой и волынкой, и больше музыки любят только хорошую драку. Здесь, в Брюгге, они обычно выступают на рыночной площади, или у городской башни, или как сейчас у церкви Онзе-ливе-Врауэкерк. Если вы не дурак, это уже должно вам что-то говорить: местечко там престижное и прибыльное. Никто из попрошаек и конкурентов не смеет им перечить, даже гильдия воров предпочитает с ними не связываться. Осенью парни играют на свадьбах, в другое время подрабатывают ситицинами[50], поэтому у них всегда есть разрешение на въезд и выезд, и им не помешает марионеточный театр. Они поедут с вами, а вы — с ними. Это будет хорошо.

— Straordinario... — пробормотал бородач и потянулся за кружкой. — Невероятно... И куда вы хотите прятать ваш груз?

— А вот над этим нам сейчас и предстоит подумать. Сейчас разбудим малышей, слегка вздремнём сами, а после полудня, когда прибудут Феликс и Михель, вместе будем решать.

Карл Барба помолчал.

— И куда я должен буду ехать?

Йост оторвался от кружки и вытер губы рукавом.

— В Лейден.

Ялка сидела с ногами на кровати, раскачивалась и мычала этот простенький мотив, бездумно повторяя рифмованные строчки старой площадной песенки. Повторяя про себя — во всех смыслах. Городские мальчишки распевали эту песню в шутку или издеваясь, когда на улице стражники хватали ведьму, и Ялка никогда не могла даже подумать, что это когда-нибудь будет касаться её.

Сегодня был ветер. От его порывов дребезжали стёкла в окнах, с крыш летела черепица, а вокруг монастыря весь день раскачивало тополя до скрипа и один переломило пополам. Эфемер весны стал видимым и осязаемым, оделся плотью, поднялся на ноги и двинулся по миру, рассыпая зелень и гоня по небу дождевые облака. Земля вздохнула наконец и начала цвести.

Весенний день год кормит — истина известная. Хозяйство оживилось. Все работы в обители полетели полным ходом. Если из монахов кто и вспоминал о девушке, она сама о том не знала. Не хотела знать. Давление стен и потолка день ото дня становилось всё более тяжёлым и гнетущим. Она старалась меньше думать и не ждать. Жизнь закруглялась, замыкалась в круг, в кольцо, суля кому-то возрождение, кому-то — смерть.

Кому-то, может быть, перерождение.

Но что-то изменилось. День за днём, месяц за месяцем последние полгода-год Ялка теряла всех, кого любила или даже знала. Наконец и вовсе не осталось никого (нельзя же было, в самом деле, таковым считать пройдоху Карела). Прежняя жизнь кончилась, уйдя сперва в воспоминания, потом и вовсе в небытие. И вот внезапно появилась ниточка из прошлого, знакомый травника, не враг, не друг — кто-то третий. Что можно было ожидать от него, чего нельзя, к чему вообще всё это, Ялке было непонятно. Появление этого человека не принесло ей ни страха, ни облегчения. Чувство, наверное, было сродни тому, которое испытывает висельник, у которого оборвалась верёвка: хорошо, что жив, но сколько ж можно мучиться, скорей бы уж всё кончилось...