Я прислонилась щекой к его ледяному лбу.
– Китто, пожалуйста, пожалуйста, возвращайся, вернись оттуда, где ты сейчас. Пожалуйста, Китто, это Мерри!
Он перестал бормотать мое имя. Он вообще перестал издавать какие-либо звуки, и его тяжесть... то, как обмякло его тело в моих руках... Он казался мертвым. Не умирающим, а мертвым. Как бы ни был болен живой, таким тяжелым его тело никогда не будет. Если рассуждать логически, то вес живого и мертвого должен быть одинаков, но он никогда не ощущается одинаково.
Вернулся Дойл, бормоча на пределе слышимости:
– Кураг находится вдали от зеркала или любой отражающей поверхности. Я не могу дотянуться до него, Мерри. Мне жаль.
– Если бы Китто был сидхе, что бы ты сделал, чтобы спасти его?
– Сидхе не истаивают из-за отрыва от волшебной страны, – повторил Дойл. – Только если они пожелают уйти.
Я держала на руках холодное тело и чувствовала приближение слез. Но слезы не помогут ему, проклятие! Мне нужно было поговорить с Курагом, прямо сейчас. Что всегда носят на теле воины-гоблины?
– Дай мне свой нож, Холод.
– Что?
– Мой клинок зажат под телом Китто. Мне нужен нож, быстро.
– Делай, как она говорит, – приказал Дойл.
Холод не любил делать то, смысла чего не понимал, но он достал нож откуда-то из-за спины, нож длиной с мое предплечье, и подал мне его рукояткой вперед.
Я высвободила руку из-под ног Китто и сказала:
– Держи лезвие твердо.
Холод встал на колено, зажав нож обеими руками. Я сделала глубокий вдох, поместила палец над острием и скользнула им по клинку. Миг спустя полилась кровь.
– Мерри, не надо...
– Держи клинок, Холод. Это все, что от тебя требуется, так сделай это. Я не могу держать и Китто, и нож.
Он нахмурился, но остался стоять на коленях, держа клинок, пока я вела окровавленным пальцем по его сияющей глади. Кровь не покрыла его, только запятнала, собираясь в капельки на безупречной поверхности.
Я убрала щиты, которые предохраняли меня от видений и духов, а еще – мешали сбрасывать магию, как обрывки старой кожи. Магия вспыхнула на мгновение, радуясь свободе, а затем я направила ее на клинок. Я представляла себе Курага, его лицо, его голос, его грубые манеры.
– Я взываю к тебе, Кураг; Кураг-Разитель-Тысяч, я зову тебя; Кураг, царь гоблинов, я взываю к тебе. Трижды названный, трижды вызванный, приди ко мне, Кураг, приди на зов своего клинка.
Поверхность замерцала под кружевными разводами крови, но так и осталась металлом.
– Веками ни один сидхе не звал гоблина зовом клинка, – сказал Рис. – Он не ответит.
– Тройной зов – очень сильный зов, – возразил Дойл. – Может, Кураг сумеет ему воспротивиться, но вряд ли многие из его народа на это способны.
– Ну, у меня есть кое-что, к чему он не останется равнодушным. – Я наклонилась ближе к клинку и подула на него, пока он не затуманился от жара моего тела.
Лезвие заблистало сквозь туман, сквозь кровь. Туман разошелся, и кровь впиталась в поверхность, будто ее выпили. Я смотрела в мутно-серебристую гладь. Клинок, даже высшего качества – это не зеркало, что бы там ни показывали в кино. Клинок дает нечеткое изображение, туманное, так что хочется нажать какую-нибудь кнопку, чтобы его отрегулировать, только кнопки нет. Видны лишь смутные очертания небольшой части лица: обычно яснее всего видны глаза.
Пятно желтой бугристой кожи и два оранжевых глаза показались в нижней части лезвия. Верхняя часть была не такой ясной, но там виднелся третий глаз Курага: так солнце в пасмурный день проглядывает сквозь тучи.
Его голос прозвучал так четко, словно он стоял в комнате. Он раздался неожиданным громом, заставив меня вздрогнуть.
– Мередит, принцесса сидхе, это твое сладкое дыхание пронеслось по моей шкуре?
– Приветствую тебя, о Кураг, царь гоблинов. И тебя, Близнец Курага, плоть царя гоблинов, приветствую тоже.
У Курага был близнец-паразит, имевший один фиолетовый глаз, рот, две тонкие ручки, две тонкие ножки и маленькие, но полностью функционирующие гениталии. Рот мог дышать, но не говорить, и насколько я знала, только я одна на всем белом свете признавала за ним существование, отдельное от царя. Я все еще помню тот ужас, который я испытала, осознав, что в вечной ловушке у Курага на боку живет самостоятельная личность.
– Давно уже ни один сидхе не вызывал гоблина кровью и клинком. Большинство воинов, дравшихся бок о бок с нами после великого договора, позабыли этот старый фокус.
– Мой отец научил меня разным фокусам, – сказала я.
И Кураг, и я знали, что мой отец часто связывался с ним посредством клинка и крови. Мой отец был неофициальным послом Андаис у гоблинов, потому что никто больше не соглашался на эту работу. Он часто привозил меня в холмы гоблинов, когда я была ребенком.
Смех Курага не столько донесся из клинка, сколько раскатился по комнате.
– Что нужно тебе от меня, Мерри, дочь Эссуса?
Он предлагал помощь – как раз это мне и было нужно. Я описала состояние, в котором мы нашли Китто.
– Он истаивает.
Кураг ругнулся на высоком гоблинском наречии. Я понимала разве что через слово. Что-то насчет черных сисек.
– Отметина вас связывает, тебя и Китто. Твоя сила должна удержать его. – Ладонь скользнула по его лицу внутри клинка желтой призрачной тенью. – Этого не должно было произойти.
Мне пришла в голову мысль.
– А если отметина заживет?
– Шрам-то останется, – сказал он.
– Она зажила, не оставив шрама, Кураг.
Его оранжевые глаза распахнулись и придвинулись очень близко к клинку.
– Этого не могло случиться.
– Я не знала, что возникнут проблемы, если она заживет. Китто ничего не сказал.
– Любовные укусы всегда оставляют шрамы, Мерри. Всегда. По крайней мере среди нас. – Я не могла различить выражение его лица в узком кусочке металла, но он вдруг громко фыркнул и спросил: – Ему позволили отметить эту белую плоть лишь однажды?
– Да, – признала я.
– А секс? – Теперь в голосе звучало подозрение.
– Договор требовал только разделить плоть. Гоблины ценят это выше, чем секс.
– Да чтоб меня гончие Гавриила взяли! Да, мы ценим плоть, но что значит укус без маленького перепихона? Воткнуть в тело и зубы, и конец, девочка моя Мерри, вот в чем штука!
– Китто делит со мной постель, Кураг, и проводит со мной почти все время, прикасаясь ко мне. Похоже, у него такая потребность.
– Если ему доставалось только прикосновение твоей кожи... – Он снова перешел на высокий гоблинский, что редко случается с гоблинами: считается невежливым использовать язык, незнакомый присутствующим. Отец немножко учил меня гоблинскому, но это было давно, а Кураг говорил слишком быстро для моих заржавевших навыков.
