– Если ему доставалось только прикосновение твоей кожи... – Он снова перешел на высокий гоблинский, что редко случается с гоблинами: считается невежливым использовать язык, незнакомый присутствующим. Отец немножко учил меня гоблинскому, но это было давно, а Кураг говорил слишком быстро для моих заржавевших навыков.
В достаточной степени отведя душу, он сделал паузу набрать дыхание и заговорил на языке, который был понятен почти всем из нас.
– Высокие и могущественные сидхе, гоблины достаточно хороши, чтобы драться в ваших войнах, чтобы подыхать за вас, но недостаточно хороши, чтобы с ними трахаться. Порой я вас всех ненавижу. Даже тебя, Мерри, хоть ты еще из лучших.
– Я тебя тоже люблю, Кураг.
– Не подлизывайся ко мне, Мерри. Если бы ты трахалась с Китто, причем регулярно, шрам не зарос бы. Китто нужна постоянная подпитка плотью, чтобы поддерживать его жизнь в Западных землях. Плоть или секс – не важно, но его связь с тобой без них слишком слаба, и потому он умирает.
Я взглянула на неподвижное, холодное тело в моих руках и тут поняла, что оно не такое уж холодное. Нет, холодное, очень холодное, но уже не ледяное.
– Он стал теплее. – Я проговорила это тихо, потому что не совсем этому поверила.
Дойл коснулся лица гоблина.
– Он теплее.
– Это ты, Мрак? – спросил Кураг.
– Я, царь гоблинов.
– Он действительно истаивает? Не думаю, чтобы Мерри хоть раз видела, как это бывает.
– Он истаивает, – подтвердил Дойл.
– Тогда почему он потеплел? Он должен становиться все холоднее и холоднее.
– Мерри уже какое-то время держит его на руках. Полагаю, это его и согрело.
– Тогда, может, для него не все кончено. Ему хватит сил на трах?
– Он едва дышит, – сказал Дойл.
Кураг буркнул словечко, которое, как я знала, означало то, чего ни один гоблин никогда не пожелает другому: импотенцию. Это было страшнейшим оскорблением среди гоблинов.
– А зубы в ее мясо он может запустить?
Мы все уставились на неподвижную фигуру. Он стал теплее, но двигаться он не мог вовсе.
– Вряд ли, – ответила я.
– Тогда кровь. Может он глотать кровь? – спросил Кура.
– Может быть, – сказала я неуверенно.
– Если мы выжмем ее прямо на губы, может, что-то попадет внутрь, – сказал Дойл. – Если он не задохнется при этом.
– Он гоблин, Мрак. Кровью он поперхнуться не может.
– Нужна обязательно кровь Мерри?
Это спросил Рис.
– Я помню тебя по старым временам... Рис. – Пауза содержала имя, которое больше никто не употреблял. – Тебе стоит посетить нас еще разок, сидхе. Наши женщины все еще тебя вспоминают. Это высокая оценка со стороны гоблинских женщин.
Рис побледнел – сильно побледнел – и затих. Ничего не ответил.
Кураг мерзко хихикнул.
– Да, это должна быть кровь Мерри. Потом, если кто-то еще из вас пожелает поделиться с ним кровью и плотью, – вперед! Сидхе – еда хорошая. – Он взглянул на меня своими оранжевыми глазами. – Если кровь оживит его, так дай ему плоть, Мерри, и по-настоящему на этот раз!
Вдруг глаза у него стали огромными. Наверное, он почти прижался носом к клинку.
– Ты хотела заполучить гоблинов в союзники на полгода и при этом не взять в свою постель ни одного из нас. Ты поделилась с ним плотью, и я не могу назвать твои обещания лживыми. Но на дух договора ты наплевала. Ты это знаешь, и я знаю.
Продолжая говорить с Курагом, я положила все еще кровоточащий палец на губы Китто, и они окрасились алым.
– Если я возьму его в постель, он получит шанс стать королем, королем всех неблагих. Это стоит побольше союза на полгода.
Глаза Китто блеснули, рот чуть дернулся. Я всунула палец между его зубов, и его тело содрогнулось – только один раз.
– Ну нет, деточка Мерри, на такой мякине ты меня не проведешь. Ты дашь ему плоть, как должна была сделать с самого начала, и получишь только три месяца союза. После дерись со своими врагами сама.
Китто начал посасывать мой палец, как ребенок – поначалу слабо, потом все сильнее и сильнее, зубы стали грызть мне кожу.
– Он сосет мой палец, Кураг.
– Ты бы лучше отняла палец, пока он его не откусил. Он еще слабо соображает, а гоблины могут прокусить кочергу.
Китто противился мне, его рот пытался удержать мой палец. Ко времени, когда я его высвободила, Китто пытался открыть глаза.
– Китто, – позвала я.
Он не реагировал ни на имя, ни на что бы то ни было, но он стал теплее и двигался.
– Он может двигаться, и он потеплел, – сообщила я.
– Хорошо, очень хорошо. Я свое доброе дело сделал, Мерри. Дальше сама.
Я снова взглянула прямо в клинок, отведя взгляд от Китто.
– Ты намерен просто сидеть и ждать, чей будет верх?
– Что нам за дело, кто сядет на трон неблагих? Нам важно только, кто сидит на троне гоблинов.
В беседу ворвался глубокий голос Дойла:
– А что, если приверженцы Кела задумывают войну с благими?
Дойл опустился на колени, одна рука нежно, но твердо легла на мое плечо. Наверное, он хотел предупредить меня, чтобы не перебивала.
– О чем ты бормочешь, Мрак?
– Мне известно многое о сидхе, чего не знают гоблины.
– Ты сейчас не при дворе.
– Уши у меня остались.
– Шпионы, ты хочешь сказать.
– Я не использую подобных слов.
– Ладно, ладно, играй словами сколько угодно, как вы все это обожаете, только со мной говори прямо.
– При Неблагом Дворе есть такие, кто считает, будто Андаис в отчаянном положении, раз она назвала Мерри своей наследницей. Они думают, что смертная на троне – это конец нам всем. Они говорят о начале войны с благими до того, как мы все станем бессильными смертными. Наша сила происходит от наших королей и королев, это тебе известно.
– Того, что ты рассказываешь, мне достаточно, чтобы связать свой жребий с Келом.
– Если бы гоблины были союзниками Мерри, никто из неблагих не рискнул бы сражаться против нее. Они осмеливаются бросать вызов благим лишь потому, что уверены в поддержке гоблинов.
– Что нам за забота, если сидхе поубивают друг друга?
– Вы связаны словом, кровью, землей, огнем, водой и воздухом. Вы должны поддерживать законного наследника трона неблагих во всех бедах и напастях. Если Мерри сядет на трон и мятежники из неблагих станут сражаться против нее, а вы – бездействовать и отсиживаться, то ваши клятвы обратятся против вас.
– Ты меня не запугаешь, сидхе.
– Безымянное снова идет по земле, а ты думаешь, что тебе меня нужно бояться? Есть многое, что ужасней меня, и оно поднимется из глубин, сойдет с небес – и возьмет справедливую плату с тех, кто презрит клятвы, подобные вашим.
По смутному изображению трудно было судить, но, кажется, Кураг встревожился.
