Селена сама не понимала, с чего ей вдруг стало жаль этого щенка. Она подошла и взяла его на руки. Щенок мокрым носом ткнулся ей в подбородок.
— Я не позволю вам погубить этого малыша!
Нехемия, удивленно улыбаясь, сказала Селене:
— Принц прав. Своенравные собаки не поддаются воспитанию и потом становятся тяжкой обузой.
— Обузой для кого?
— Лилиана, честное слово, я не понимаю, почему вы так разволновались из-за этого щенка. Поговорите с любым псарем, и он вам скажет то же самое. Каждый день по всей Эрилее убивают сотни и тысячи непригодных щенят. И никого это особо не волнует.
— Я не знаю про других. Не убивайте этого! — почти закричала Селена. — Отдайте его мне, если это единственный способ сохранить ему жизнь.
Дорин внимательно глядел на нее.
— Хорошо, — согласился он. — Если вам так жалко это угрюмое существо, я не стану его убивать. Я поселю его на псарне, найду угол. Я даже позову вас, чтобы вы убедились, что щенок цел и невредим.
— Вы это действительно сделаете?
— По правде говоря, я бы за этого пса и гроша ломаного не дал. Но если он вам так понравился, он останется жить.
Принц подошел к ней почти вплотную. У Селены вспыхнули щеки.
— Вы… вы обещаете? — спросила она.
Дорин приложил руку к сердцу и сказал:
— Клянусь своей короной: этот щенок останется жить.
Если бы не присутствие Нехемии, Селена бы обняла его. Или он бы обнял ее. Слишком уж близко друг к другу они стояли.
— Спасибо вам, Дорин.
Нехемия с неподдельным интересом следила за этим разговором и даже не заметила, как к воротам подошли ее телохранители.
— Принцесса, вам пора, — сказал по-эйлуэйски один из них. — Вам еще нужно успеть переодеться для визита к королеве.
Нехемия встала и, стараясь не задеть резвящихся щенят, пошла к воротам загона.
— Ты пойдешь со мной? — спросила она Селену.
Селена кивнула, повернулась к принцу и спросила:
— А вы идете с нами?
Дорин покачал головой и прикрыл ворота. Щенки теперь прыгали возле его ног.
— Возможно, вечером я вас навещу, — сказал он.
— Если вам посчастливится, — тихо проговорила Селена и пошла вслед за принцессой.
Она шла по коридорам, улыбаясь себе.
— Он тебе нравится? — вдруг спросила Нехемия.
Селена наморщила лоб и возразила:
— С чего ты взяла? Разумеется, нет.
— Вы говорили так… непринужденно. Мне показалось, вас что-то… связывает.
— Связывает? — чуть не поперхнулась Селена. — Придумаешь тоже. Мне просто нравится его дразнить.
— В этом нет ничего постыдного, если он тебе нравится. Должна признаться, сначала я была о принце совсем невысокого мнения. Он казался мне напыщенным, самовлюбленным идиотом. А он совсем не такой.
— Не забывай: он — из династии Хавильяров.
— В этой династии были разные короли. Дорин совсем не похож на своего отца.
— Мы с ним оба просто дурачимся и не более того.
— А мне кажется, ты ему очень нравишься.
Селена не думала, что невинные слова принцессы отзовутся в ней волной обжигающей ярости.
— Да я скорее вырву собственное сердце, чем полюблю человека из династии Хавильяров! — отчеканила она.
Дальше они шли молча. Селена заставила себя успокоиться. Прощаясь с Нехемией, она пожелала ей приятного вечера у королевы и пошла к себе.
Караульные, шедшие за ней, держались на почтительном расстоянии. С каждым днем это расстояние становилось все больше. Может, это был приказ Шаола?
За окнами наступали сумерки. Прежде чем почернеть, небо стало темно-синим, и его неяркий свет красиво окрашивал снег, налипший на стекла. А ведь ей ничего не стоило бы этим же вечером бежать из замка. В городе она запаслась бы всем необходимым и к утру уже плыла бы себе на корабле, идущем на юг.
Селена остановилась у окна и приникла к стылым стеклам. Караульные тоже остановились и молча ждали. Воздух, сочившийся снаружи, приятно холодил лоб. Если она сбежит, ищейки короля быстро сообразят, где ее искать. В такое время можно сбежать только на юг. Вот если бы она отправилась на север, им бы и в голову не пришло искать ее там. Но зимой на север отправляются лишь те, кто ищет смерти.
Окно отражало кусок коридора, и когда за спиной Селены что-то мелькнуло, она резко повернулась и увидела… Кэйна.
На этот раз он не скалил зубы и не ухмылялся. Лоб Кэйна покрывала испарина. Он тяжело дышал, будто рыба, выброшенная на берег. Темные глаза неистово сверкали. Правой рукой Кэйн сжимал себе горло. Казалось, он вот-вот себя задушит.
«Хорошо бы», — подумала Селена.
— Что-то случилось? — вполне дружеским тоном спросила она.
Кэйн не ответил. Селене показалось, что он даже не сразу заметил ее, поскольку взгляд его несколько секунд блуждал и только потом остановился на ней. Массивные пальцы бывшего солдата еще плотнее сомкнулись на собственном горле, как будто он боялся, что оттуда вырвутся слова. На пальце мрачно поблескивало черное кольцо. Селене показалось, что за несколько дней мышцы Кэйна еще выросли. Такое ощущение возникало у нее не впервые. Всякий раз, когда она сталкивалась с Кэйном, он выглядел все более сильным.
Зрелище было настолько странным, что Селена терялась в догадках. Вместо наглого, самодовольного и самонадеянного Кэйна перед ней был испуганный великан.
— Кэйн, что с тобой? — вновь спросила она.
И вдруг он повернулся и опрометью бросился по коридору. Он бежал с умопомрачительной скоростью, намного быстрее, чем во время состязаний. Несколько раз Кэйн оборачивался на бегу, но смотрел не на Селену и не на удивленно перешептывающихся караульных. Он смотрел мимо них, в глубину коридора.
Селена дождалась, когда стихнет топот его ног, а потом поспешила к себе. Там она написала короткие записки Ноксу и Пелору, прося их вечером никуда не отлучаться из своих комнат и никому не открывать дверей. Причин столь необычной просьбы она не указала.
Кальтена несколько раз ущипнула себя за щеки, придавая им румянец. Перед тем как покинуть будуар, она велела служанкам побрызгать ее духами, а сама в это время залпом проглотила бокал сахарной воды. Кальтена не была любительницей сладкого и воду выпила, чтобы отбить запах опиума, который она курила, когда к ней неожиданно пожаловал герцог Перангон.
Головные боли начали мучить госпожу Ромпир еще в отрочестве. Отец приглашал к ней лучших врачей, но их снадобья давали лишь временное облегчение, пока один старый лекарь не посоветовал давнишнее средство — курение трубки, набитой слабой смесью опиума. Кальтена помнила его предостережение: курить, только когда приступ сделается невыносимым, и ни в коем случае не пробовать более сильные смеси. Но если в родительском доме к этому относились с пониманием, при дворе такую особенность Кальтены могли бы расценить совсем по-другому. Поэтому хитрая провинциалка тщательно скрывала от всех не только свои приступы мигрени, но и странное лекарство. И уж конечно, меньше всего ей хотелось, чтобы об этом узнал Перангон.
Прежде чем выйти к герцогу, расположившемуся в ее покоях, Кальтена заставила служанок тщательно ее обнюхать. Убедившись, что духи и сахарная вода заглушили запах опиума, она прошла из гардеробной в спальню и уже оттуда, через коридорчик, в гостиную, где томился Перангон.
Вид у герцога был, как всегда, воинственный, словно из гостиной Кальтены он собирался отправиться на поле битвы.
— Здравствуйте, ваша светлость, — промурлыкала Кальтена, приседая в глубоком реверансе.
От мигрени и опиума у нее кружилась голова, а во всем теле ощущалась противная тяжесть. Кальтена протянула герцогу руку, и он не столько поцеловал ее, сколько обслюнявил своими толстыми губами. Естественно, взгляд герцога скользнул выше, и его глаза заблестели откровенным желанием. Кальтена улыбалась, прикидывая, сколько ей еще удается сдерживать напор Перангона.
— Надеюсь, я вас не потревожил, — сказал герцог, выпуская ее руку.
У Кальтены вдруг возникло ясное ощущение, что она заперта в ловушке, в красивой клетке, наполненной шпалерами, мягкой мебелью и подушками.
— А я прилегла вздремнуть, отчего вашей светлости и пришлось меня дожидаться, — с привычной легкостью соврала Кальтена.
Перангон шумно втянул в себя воздух, и она замерла. Неужели герцог учует опиум?
— Значит, я вас потревожил? — спросил герцог, заученно улыбаясь.
— Что вы, ваша светлость. Я всегда рада вашим визитам. Особенно неожиданным. Обожаю сюрпризы.
— Вас не было на обеде. Вот я и зашел проведать.
Перангон скрестил руки на груди. Кальтена вдруг подумала, что кулак герцога мог бы легко пробить ей череп.
— По правде говоря, мне нездоровится, — сказала она и присела на кушетку.
Она бы с радостью уложила голову на мягкую подушку, но в присутствии герцога это выходило за рамки приличий.
