…Лиани сказал — не думай лишнего. А она… лишнего, может, и много было, только о важном забыла. Забыла о метке, невидимой: как ее ощутить, пока зова нет? А он позовет, и скоро. И она сама снимет защитный знак, и уйдет, и станет заложницей. Это самое простое, что можно сделать, а что не сделано до сих пор — он был ранен, и вряд ли мог поспорить с защитой, дарованной братом Унно. Показался — значит, уверен в себе. Догадки стежками ложились одна к другой. Скоро он позовет, он к ночи сильнее. Предупредил, непонятно зачем? Почему бы и нет. Он должен быть сейчас очень зол. Почему бы не испугать мошку, все равно ей не вырваться из паутины. Он знал, что Нээле не отважится рассказать…
Друзья пытались понадежней защитить лагерь: брат Унно молитву прочел над каждым кустом, а Лиани наблюдал, не шевельнется ли новая тень.
Вещи были сложены в середине полянки, Нээле уложили отдыхать неподалеку. Она присмотрелась: нет, нож у Лиани с собой, как и сабля, а у монаха и вовсе ножа нет. А и был бы — обоих не попросишь «дай», тут же поинтересуются, а зачем, и смотреть за ней станут. А вот колчан со стрелами отдельно лежит… стрелу с кровью брат Унно при себе носит, а эти зачем таскать постоянно? Достала одну, оглянулась испуганно — нет, никто не заметил. Нээле села рядом с ямкой, провела острием по запястью. Даже царапины не появилось. И заточена стрела не так, как сабля… Набрала в грудь воздуха и порезала со всей силы; кровь потекла в ямку. Достаточно ли глубока рана? По другому запястью провести оказалось трудней, очень уж болело первое. Ну вот и все… со спины и не видно, что она делает, просто к траве склонилась. Лишь бы не окликнули раньше времени. И руки уже почти не болят…
…Мечтала просто заснуть, а потом проснуться в мире, где она обычная вышивальщица, и нет у ней никакого дара, и никому не принесет вреда. Пели под окном соловьи, хотя солнце стояло еще высоко, сильно и горько пахли нагретые солнцем лилии, а игла сновала над полотном, вышивая не виденное никогда — горную белую крепость, и костры в ночных холмах, и далекое озеро, полное птиц.
Очнулась в руках у Лиани, полулежала, а он держал ее, к плечу голову девушки прислонив.
— Я не умерла?
— О Заступница… нет, не совсем. По счастью, так себя не убьешь.
Вот теперь руки болели по-настоящему. Поглядела на них — не увидеть порезов, запястья туго перетянуты полотном, и кровь на нем проступает большими пятнами.
— Пей, — она глотнула: жидкость согрела горло, а потом и всю ее изнутри. Захотелось плакать, но в этом не было смысла.
— Ну зачем? — спросил он.
— Я опасна для вас.
— Вот уж точно опасна. Понять невозможно, что ты еще вытворишь, — и добавил не то в шутку, не то всерьез: — Что ж, ведь и эта стрела освященная, доведем и тебя тоже в Эн-Хо.
Хорошо было так сидеть, вечно могла бы — в его руках, головой на плечо, а он к ней склонился, щекой касаясь волос.
— Ты ничего обо мне не знаешь, — бесцветно сказала она. — Никогда не знал…
— Это правда, — согласился он, по-прежнему глядя поверх ее головы. — Но, может быть, дашь мне такую возможность?
— А если… ты будешь разочарован?
— Год назад, сидя с тобой в лесу у костра, я понятия не имел, как все обернется. Жалею ли об этом? Нет. А сейчас мы не можем ничего сказать даже о завтрашнем дне. Давай сперва выживем, ладно? А там разберемся…
**
Днем двоих — Лиани и Нээле — защищали вырезанные на твердом дереве священные знаки, повешенные на шею, однако монах боялся, что ночью этой силы окажется мало.
Еще до появления девушки они всегда старались на ночь остановиться на полянке, лучше, если у воды. Полянку было проще охранить — брат Унно расставлял по краям, защитив от дождя, какие-то ароматные палочки; поджигал и они едва тлели, но легкий сладковатый запах накрывал все вокруг.
— Ты можешь спать, — говорил монах. — Он сюда не пройдет.
Сам он дремал лишь урывками, на рассвете и порой на дневном привале. Лиани понять не мог, как он выдерживает, но спутник успокаивал — в монастыре приучали обходиться и без сна, и без пищи.
Все равно было совестно, только у самого не выходило обходиться без сна.
— Ну и толку, что ты будешь часами таращиться в небо? — разводил руками монах. — Да и спокойней выходит: пока ты спишь, вряд ли уйдешь с поляны, а за ее пределами могут не помочь и освященные амулеты.
Теперь, когда с ними была девушка, Лиани было страшно закрывать глаза, он вздрагивал от каждого шороха. А после появления Энори он даже и не пытался спать. Но эта ночь прошла спокойно. Днем одолели совсем мало пути, Нээле от слабости шатало, как от сильного ветра. Стоянку сделали недалеко от ручья, устроить ночевку на берегу не получалось — подход к воде преграждали поваленные стволы и заросли папоротника.
— Зато вот здесь как нарочно подготовили место, — обрадовался брат Унно, он первым заметил совсем небольшую лужайку на пригорке, тихую, высокие сосны простирали над ней ветви, словно защищая. Смеркалось, и Лиани ушел за водой. После вчерашнего ливня и оползня не решился спускаться напрямую, хоть было совсем низко. Бродил вдоль ручья, пока не отыскал место, где можно добраться к воде: какие-то звери протоптали здесь тропку. Кожаные фляги заполнились быстро, но еще быстрее темнело, словно деревья пригибались к ручью, нависали над ним, закрывая и без того почти погасшее солнце. Когда наконец выбрался наверх, заметил странную россыпь синеватых грибов, высоких и узких, усыпавших выступавшие из земли корни: они светились в сумерках, как гнилушки. Невольно склонился, рассматривая: не видел таких.
— Их называют «свечи мертвых», — раздался негромкий голос. — От их яда человек не умрет, но оцепенеет на какое-то время.
Голос был ему незнаком, но молодой человек развернулся прежде, чем успел это осознать.
…Когда-то он видел странное — вихрился воздух над полем, серый, он был то ли веретеном, то ли воронкой, то ли человечьей фигурой. Десятник запретил приближаться к этому чуду, и они смотрели вроде бы издалека — но понять не могли, в само деле далеко или близко. Сумеречная фигура напротив была похожа на этот вихрь, только четкая и неподвижная. Но Лиани не мог понять, сколько до нее шагов.
Голос — непонятный, неуловимо меняющий цвет — он не слыхал никогда, а вот лицо уже видел. Красивое лицо; тогда, на другой стороне ущелья, оно было беспечным, а сейчас не выражало ничего.
— Удачно у вас получилось, можно поздравить, — голос падал мягко, как хлопья снега в безветренную погоду. — Только в одном поспешили. Ты давал клятву служить Хинаи и правящему в ней Дому… нарушишь ее? Ах, да, слова верности в прошлом, ты больше не на службе.
— О чем ты? — вопрос слетел с языка быстрее, чем Лиани вспомнил, что решил не разговаривать с этой тварью. А страха не было.
— Дом Нэйта решил, что устал быть вторым. Теперь их люди заняли Осорэи, и наследник Таэна у них. Пока он нужен живым, он все еще фигурка в партии на доске, но кто знает, надолго ли? И сил в нем все меньше.
— Тебе-то какая разница? — спросил полубездумно, осознавая услышанное.
— Я его вырастил. А тебе, похоже, неважно, если этот род уничтожат?
— А где… остальные?
— Отец на войне по-прежнему, Кэраи… где-то пропал. Может, уже убили его, Нэйта не станут тянуть.
— Чего ты хочешь? — с трудом произнес Лиани. Да… уже понял, к чему разговор. Перед глазами что-то малиновое полыхало, возможно, то была рысь на знамени, смотрела из того дня, когда вступил в земельную стражу.
— Дайте мне забрать его.
— А потом… что?
— Я спрячу его в безопасном месте. Если хочешь, ты будешь знать о нем.
— Нет, — словно не звук, а кровь вытолкнулась наружу.
— Почему? — спросил Энори очень спокойно, спокойствие было — могильной земли.
— Я верю, что сейчас ты пойдешь за ним, правда вернешься в Осорэи, или куда там надо. Наверное, сумеешь мальчика вытащить. Но уж если он все равно фигурка в игре, пусть хотя бы остается в игре человеческой.
— Я хочу его защитить.
