А я еле сдерживала злость, не давая той прорваться на поверхность, исказить лицо и затянуть глаза поволокой. Только не сейчас! Пусть пока говорит.
— А это, могло значить, только одно. — Голос Старца посуровел. — Что Хранительница вернется. Что она возродиться вновь, а пока, только ждет своего часа.
От этих слов, в глубине меня натянулась струна, и ее вибрация, пронзительная, на фоне безмолвия, непрерывными колебаниями вытянула из памяти образ Девы. Парящее над престолом тело, черный рисунок сосудов, утопающий в сиянии престола.
— А в чем заключался обряд перехода?
Спросила, и затаила дыхание. Только бы не заметил! Не понял! Мне не положено об этом знать, и насколько я помнила, о встрече с тенями разговор никогда не заходил, значит, старик не в курсе моего путешествия в прошлое. Маленькая тайна нашей троицы. Не то чтобы сознательно скрывали, просто вспоминать никто не хотел, впечатления остались не очень приятные, чтобы мусолить эту тему почем зря.
— Действующая Хранительница приносила в жертву будущую, и когда та возрождалась, силы и знания перетекали в новый сосуд.
Я мысленно ликовала. Ардена не заметил подвоха, не учуял подтекста вопроса, не уразумел, для чего мне это надо. Вот только… В моем понимание «принести в жертву» могло значить одно — убить.
— Те есть, что бы вернуть Деву, я должна убить себя?
— Да, заколоть в… — Ардена запнулся, и теперь смотрел на меня с подозрительностью. Догадался, кажется. Ну, и хрен с ним. Все что я хотела узнать, уже растрепал.
— Лаари. Нет!
Я обернулась на любимый голос. Под настороженными взглядами хомисидов, Саша осторожно поднимался на ноги, но на них не смотрел. Его взгляд был прикован ко мне. В переливающихся глубинах его глаз, я как в открытой книге, читала любовь и нежность, выведенные замысловатой вязью, а между ними — страх, боль, нежелание верить и понимание того, что я уже решилась. Саша слышал Ардену, и знал меня лучше других.
— Нет, милая! Не надо! Не слушай его! — Он говорил чуть слышно, хрипло, словно сорвал связки долгим криком. — Нуванна. Скажи ей! — Но Коля промолчал, в отличие от Саши, он не терял сознание, и знал предысторию не хуже меня.
Саша сделал шаг в мою сторону, и его тут же схватили хомисиды, а я закричала:
— Стой! — с благодарностью наблюдая за тем, как его удерживают. — Не подходи.
Камень подо мной, набирал температуру, и я сделала несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Нельзя выходить из себя. Ни в коем случае!
— Шен. Тебе сюда нельзя, — уже спокойно сказала я. — Стой там, пожалуйста.
— Как мило! Такая самоотверженность! Идиллия прям! — встрял Ардена, и голос его был сух, как выгоревшая под солнцем трава. — Что бы ты ни задумала Лаари, должен тебя разочаровать. Не получится.
Я не сдержалась, и скептически приподняла бровь. Спрашивать о чем речь, не стала, и так понятно, что сейчас сам поделится, уж больно ему хотелось поставить меня на место.
— Видишь ли, ты отказалась взглянуть, а я хотел продемонстрировать очень занимательную вещицу — жертвенный кинжал. Именно он должен использоваться во время ритуала. — он взглянул на хомисида, что унес шкатулку. — О-о-о, уверен. Он бы тебе понравился, изумительная вещь. Такая тонкая работа, такой острый клинок.
Он определенно издевался, дразнил меня, вот только с какой целью? Я не понимала.
— Ну, а вторая вещица — Аконит, исчезла так давно, что канула в лету. А без нее возрождение будет неполным. Так что выкинь бредовые мысли из головы. Ты же не хочешь, проститься с жизнь на глазах у любимого, — едко закончил старик.
Он еще говорил, но я уже не слышала, наконец-то сопоставив, что к чему. Насыщенно синий цвет индиголита всплыл перед глазами, прокладывая тонкую нить от украшения, впитавшего тепло моего тела, до синевы шкатулки, а от нее к прозрачному камню, венчающему головку кинжала.
Синий. Красиво! Печальная улыбка коснулась губ.
Моя жизнь окрасилась в синий цвет, следуя чьей-то воле, пусть незаметной глазу, но ощутимой на ментальном уровне. Похоже, великая ткачиха серьезно попотела над гобеленом судеб, вплетая в него замысловатый узор предначертанных мне дорог, уж больно запутанным вышел ее рисунок, запутанным и непредсказуемым в своих хитросплетениях. Еще год назад, я даже не смогла бы предположить, где окажусь, кем стану и что сделаю. А в том что сделаю, сомнений не оставалось.
Я посмотрела на Николая. В его глазах притаилась грусть. Он понимал меня, наверно, как никто другой в этой комнате. Ему тоже когда-то пришлось сделать выбор и воплотить его в реальность, развернув дорогу жизни на сто восемьдесят градусов. Он выбрал любовь. Отказался от всего, ради самого дорогого человека в жизни — Лии, и был с ней до конца. Пусть такого, грустного, минорного, но он не предал ту, которую любил.
Мне же, настолько не повезло. Я не могла остаться с Сашей, даже если бы захотела, даже если бы сейчас отказалась от всего на свете. Мне предстояло сделать гораздо более сложный выбор, касающийся не только меня, не только нас, а многих, очень многих людей. Их жизнь, их дальнейшая судьба, судьбы их детей, зиждились на моей силе или слабости. Одним единственным словом я могла, либо возродить их, либо похоронить. И это пугало.
Николай! Серьезный, стойкий, ответственный, принесший клятву избраннице, даровавший ей свою жизнь. За все эти дни, проведенные рядом, я стала относиться к нему, как к брату, которого никогда не имела, если только мечты не воспринимать всерьез. Я знала, что могу на него положиться, что могу доверить ему того, кто стал смыслом моего существования, без кого я не представляя жизни. И сейчас, взглядом, я умоляла его позаботиться, позаботиться о Саше, если что-то пойдет ни так. Спасти его от самого себя, и неважно как, лишь бы с ним ничего не случилось. Мой мужчина способен на глупости, на глупости из-за меня.
— Какое сегодня число? — сколько я уже тут. Месяц? Больше, дней тридцать пять? Я совсем сбилась со счета, зарывшись с головой в новую жизнь. Заметив удивление в глазах названного брата, уточнила. — По-нашему, по земному?
Смешно, сморозила глупость, ведь ни я, ни он, в итоге не принадлежим этой планете, ее миру, безрассудно стремящемуся в никуда. Для него земля, та, которую мы знали, всего лишь временное пристанище, для меня — молочная мать, вскормившая и отпустившая в свободное плавание, волны которого, прибили меня к совсем иному берегу.
Наверно, со стороны я смотрелась как полоумная, задавая подобный вопрос. И пусть! Пусть повеселятся, если есть желание, я сегодня не гордая, сегодня я все стерплю.
