– Сладкая смерть, – определил старый половец. – Их убила злая богиня реки.
Испуганные степняки ускакали прочь, оставив мертвых на растерзание диким зверям и птицам.
А в Путивле воевода Олекса Паук утром обошел все укрепления. Он отпустил ночную стражу отдыхать, дневной приказал:
– Смотрите в оба. Если что, сразу зовите меня. Я сейчас пойду к княгине, доложу, что все в порядке, а потом – домой, подремлю малость, а то всю ночь глаз не смыкал.
О том, что не смыкал глаз на сеновале у Голопузов, воевода промолчал.
– Возьми меня с собой к княгине, – попросил берендей Бут, сопровождавший Паука во время обхода.
Раньше берендей ни разу ни о чем не просил Олексу Паука.
– А тебе зачем к ней? – удивленно спросил воевода.
– Не к ней, а к княжне Ярославе, – ответил Бут.
– А княжна тебе зачем? – еще больше удивился Паук.
– Надо, – отрезал берендей, и его «лоскутное» лицо начало наливаться кровью.
– Ну, раз надо, значит, надо, – сказал воевода Паук, решив не донимать берендея. – Пойдем.
Княгиня Ефросинья Ярославна и княжна Ярослава Игоревна вместе с дворовыми девками занимались рукоделием в светелке. Обе были в трауре по Олегу Игоревичу. Ефросинья Ярославна одела черный летник с червчатыми вошвами, на которых были вышиты золотом жар-птицы, а на голове – черный убрус с украшенными жемчугом висячими концами. На княжне был простой черный летник, лишь на черной ленте на волосах имелось украшение из жемчужин в виде крестиков. Черный цвет шел и матери, и дочери, но больше последней. Он оттенял белизну узкого вытянутого лица и длинной тонкой шеи Ярославны, подчеркивал ее иконописную красоту.
– Здравствуй, матушка! – поклонившись в пояс, поздоровался с княгиней воевода Олекса Паук, а потом с княжной: – Здравствуй, красавица ненаглядная!
Берендей Бут тоже неумело поклонился и негромко пробурчал себе под нос приветствие.
– Доброе утро! – ответили Ефросинья Ярославна и смущенная Ярослава, которая была уверена, что красивой ее называют только потому, что княжна.
Ярослава отдельно кивнула берендею. Княгиня только мельком глянула на «лоскутное» лицо Бута, смогла, в отличие от дворовых девок, не показать отвращение и заставила себя больше не смотреть на него.
– Как почивали? – спросил Олекса Паук.
– Спасибо, хорошо, – ответила княгиня Ефросинья. – А как у вас ночь прошла?
– Спокойно, – ответил воевода. – Пока дождь идет, они нападать не станут. А там, глядишь, подмога подоспеет.
– Дай-то бог! – произнесла княгиня и перекрестилась.
Вслед за ней перекрестились и все остальные.
– А мы к ним ночью наведываемся, многих уже перебили, – сообщил Олекса и толкнул локтем берендея: говори, что хотел.
Берендей впервые в жизни замялся, не зная, с чего начать. Чем дольше он молчал, тем труднее ему было начать говорить. Лицо его становилось все краснее от прихлынувшей крови и все безобразнее.
– Подарок он принес княжне, – пришел воевода на помощь берендею.
Бут выдавил из себя нечленораздельное мычание, подошел к Ярославе и подал ей меч, завернутый в красно-золотой платок из тафты. Подарок удивил княжну. Она ожидала видеть что угодно, только не оружие.
Прокашлявшись, берендей сказал:
– Это меч твоего отца.
– Да, – подтвердила княгиня Ефросинья. – Где ты его взял?
– У половцев – где ж еще?! – ответил Олекса Паук за берендея и, криво усмехнувшись, сообщил: – Он каждую ночь в гости к ним ходит и много подарков приносит.
– Что ты хочешь за меч? – спросила Ефросинья Ярославна.
– Это подарок княжне, – пробурчал Бут, глядя в пол, и переступил с ноги на ногу, словно хотел убежать, но никак не решался.
– Проводи его в поварню и угости вином ромейским, – приказала княгиня Ефросинья ключице Авдотье Синеус.
Когда берендей и ключница ушли, Ефросинья Ярославна шутливо сказала дочери:
– Какой у тебя щедрый воздыхатель!
Княжна покраснела до кончиков ушей.
– Что ты о нем скажешь? – подозрительно спросила княгиня Паука.
– Что княжне повезло! – шутливо ответил воевода, а потом серьезно добавил: – Он один стоит сотни воинов и служит не за деньги. Будет ей верным псом, пока княжна не прогонит его.
– Ну, что ж, пусть служит, – разрешила Ефросинья Ярославна. – Только больше не приводи его сюда.
– Как прикажешь, – поклонившись, произнес воевода Паук.
– Как ты думаешь, почему помощь не идет? – спросила княгиня. – Ярослав Черниговский обещал прислать к понедельнику.
– Потому что своя рубашка ближе к телу. Они ждут, не нападут ли поганые на них, – ответил воевода. – Так что помощь надо ждать к понедельнику, да только к следующему.
– Продержимся до понедельника?
– Конечно, – уверенно ответил Олекса Паук, – даже если дождь прекратится.
– Мы будем молиться, чтобы он не прекращался, – сказала княгиня.
Дождь лил почти без перерывов. Из-за него воинственный порыв половцев становился с каждым днем все слабее. К непогоде добавлялись непонятные и страшные смерти по ночам. Несмотря на усиленную стражу, утром степняки находили новые обезглавленные трупы. Поскольку свидетелей этих убийств никогда не оставалось, следовал вывод, что это действует нечистая сила. И днем она не унималась. Все чаще на берегах Сейма и озер стали находить одиночек и небольшие группы, умерших «сладкой» смертью. Особенно страшным днем был четверг – Русальчин Велик день. Поганые не знали, что в этот день даже вдалеке от водоемов нельзя ходить без оберегов от русалок. К вечеру степняки не досчитались больше сотни воинов. В половецком войске начался ропот. В ночь с четверга на пятницу сбежали в степь несколько небольших отрядов. В пятницу днем к Гзаку пришли почти все ханы и потребовали снять осаду и вернуться в степь, иначе воевать будет некому.
– Со дня на день я жду великого колдуна Озука. Он поможет нам справиться со злыми духами русичей, – успокоил ханов Гзак. – Подождем еще три дня.
Ханы, после долгих споров и уговоров, согласились подождать. А ночью сгорела юрта хана Гзака. В огне погибло все, кроме деревянного ларца. Из-за чего произошел пожар и как могла сгореть промокшая почти насквозь юрта – никто не мог объяснить. Ясно, что не обошлось без нечистой силы. Тут еще утром пришла весть, что на помощь путивльчанам идет Ярослав Всеволодович Черниговский с большой ратью. Услышав эту весть, хан Гзак решил, что пожар – это знак судьбы, предупреждение, и приказал возвращаться домой, в степь, под защиту своих добрых духов. Чтобы хоть как-то усладить горечь напрасного похода, Гзак пообещал остальным ханам:
– По возвращению казним всех захваченных в плен русичей, в том числе и князей.
