— Да. — глухо отвечал Костян, бросая исподтишка на Федьку гневный взгляд.
— Ты ведь думал, дурень, что? — продолжал поповский сын, с шумом схлёбывая с деревянной ложки густое мясное крошево. — Ты думал, порезал тут на мосту двух-трёх змеёнышей и подвиг совершил? Уж решил, небось, что лапти щас наденешь и домой пойдёшь? Поди-ка, принеси воды попить!
— Я тебя убью! — гневно прошипел Костян. — Чего ты брешешь?! Ты башки видал? Он их не подушками кормил, а в самом деле порубал!
— Слушай ты, — зашипел в ответ Федюн, — башка скиновская! Не я его шелковой плёточкой отъездил!
Костян подавленно заткнулся.
— Мы пойдём соснём в анбаре. — деловито сообщил Федюн. — А ты тут можешь поесть, чего осталось. Да без работы долго не сиди! Начисть получше наши два меча. Нам-чай теперя после твоего геройства дел выше головы! А то Змеиха с тремя снохами неровен час на княжество пойдёт войною.
Отяжелев от страшного труда у полного котла, Федюн попёр в кусты.
— Не лопни, маразматик! — напутствовал его Костян.
Федька вдруг остановился и повернулся к Чугуну.
— Нам, конечно, не по чину царевичей ругать. — ядовито начал он. — Однако некто, помню я, вообразил себя героем. Он утопил гадюку в речке. И вот змеюка та опять является на мост и снова требует к себе внимания! Ответьте, дети, на вопрос: куда девался первый змей?
— Это ты о чём? — мгновенно вспотев, спросил Костян.
— А это я о том, твоё геройское величество, что вы с Лёлё убили одну и ту же зверю. Только ты об этом знаешь, а он — ничуть. Вот почему я, товарищ Добрыня, прилежно изображаю из себя опиум народа, как и следует из сказки. А ты, Иван-царевич, угнетатель, паразит и эксплуататор. Вот и изволь придерживаться роли.
Из кустов раздались аплодисменты, и на сцену вышел кот Вавила.
— Чудесно, неподражаемо, грандиозно! — воскликнул он. — Ваше преподобие, вы — Станиславский!
— Я спешу. — ответил Федька и убежал в кусты, срывая по дороге листья.
— Костя, — утешал царевича Вавила, — я понимаю всё. Твоей душе претит любая низость! Федьке легче — он не герой! И всё же, поверь мне, нет выше доблести, чем смирить себя ради друга! Разве Лёнька так не сделал? Не сердись на Бубна. Он в самом деле играет за двоих. Иван-коровий сын смеётся над своими господами. Но, когда вы выйдете из этой сказки, вы будете в награде. Терпи, Костян, терпи Федюню!
Костя обещал терпеть.
* * *
— Ой, мене жарко! — капризно надул губы Иван-поповский сын. — И шо это за напасть такая: будущее духовенство рядить в железо?! Я так полагаю, что поразить врага мечом — задача для недалёкого ума. Нет, это как-то по-кретински — физически уничтожать простодушных оппонентов! Убивающий тело не может поразить души! Я полагаю, что мне предстоит духовный бой! Я их сражу высокими материями! Я буду глаголать и жечь сердца словами! Я чувствую в себе глубокую мощь менталитета! Я гениален, я духовный колосс! Во мне берёт начало источник интеллекта! Вот только нынче понял я, как сильна наука, и каковы возможности образования! Зачем нам портить экологию страны гниющими останками необразованности и дилетантизма?! Наша цель благая! Я предлагаю обратить змеюк к нетленным истинам и приобщить их к свету!
— Ты чего несёшь? — безнадёжно спросил Костян. — Разве в сказках так говорят?
— Он всё равно меня не слышит. — отвечал поповский сын. — А услышит, так не поймёт. Поэтому я предлагаю тебе консолидироваться и решить проблему иным путём.
— Спятил. — опечалился Чугун. — О-хо-хо! Кто бы дал совет!
— Справочная слушает. — произнёс над ухом голос и на плёчо Костику сел Вещий Ворон. — Чего раскис? Думаешь, Федюн рехнулся? Тебе же говорили, что вы изменитесь. Бубен гениален, он породил новый образ! Ты думал, сказка — это что-то навсегда застывшее? Костик, только общая канва сохраняет постоянство. А в пределах сюжета может происходить такое!
— То есть всё в порядке?!
— Давай понаблюдаем. — мудро предложил Вещун.
— Эй, Ваня! — позвал поповский сын. — Мне тут всякое железо мешает думать о судьбе России! Возьми к себе всё это барахло. Чай не обессилет лошадь! А то навесь на неё мешки, а сам пешком иди. Ты вот внемли, чего я тут глаголю! Тебя ведь, Ванька, губит что? Думаешь, работа? Или бедный быт? Отсутствие духовности — вот где погибель! Ты, Ванька, над собою не растёшь! Весь твой интерес вращается вокруг еды. Ну, что это? С утра пошёл — набил тетеревов, да уток, да зайцев! Потом закинул удочки. Давай, как баба, тесто разводить! Я вот как поел всего, так сразу отупел! А ведь с утра какие резвы мысли были в голове! Теперь вот пить хочу.
— А нету воды-то, батюшка! — отвечал холоп.
— Как нету? — удивился поповский сын. — Как отъезжали, были полны фляжки.
— Да ты-ить, батюшка, один-поди всё выпил.
Попович огляделся. Кругом, сколь видно глазу, сплошная степь — ни дерева, ни озера, ни речки.
— Ты нас куда запёр, дубина?! — рассердился он.
— Да ведь мы же к змеям едем. — оправдывался тот. — Ты, попович, собрался пред ними речь держать о пользе грамоты и счёта.
— Ну, помню. Так что, обязательно в пустыню заезжать?
Подъехал царевич с вороном на шлеме.
— Чего шумишь, духовный вождь?
— Воды нет, царь! Сейчас подохнем все! Этот чёртов следопыт нас завёл в пустыню!
— А ты, батюшка, не лайся чёрным словом. — серьёзно посоветовал Вещун. — Не ровен час накличешь!
— Да ладно ты тут со своими суевериями! — отозвался Федька. — Ой, мне дурно, брюхо пучит!
— Дизентерии нам только не хватало! — озабоченно воскликнул Ворон.
— Что? — испугался Федька.
— Змеёво мясо загрязнило речку Смородину токсинами! — догадался Костик. — Некипячёная вода! Федька, ты нажрался до фига стафилококков и холерных вибрионов!
— Ванька, гад! Ты, что? Некипячёную воду залил во фляжки?! — завопил поповский сын.
— Да что ты, батюшка? — удивился тот. — А какую же ещё? Кто ж в речке кипятил воду?
— Да разве ты не знал, что там разлагались трупы?! — заорал Бубен, хватаясь за живот. Он свалился с лошади и застонал:
— Дайте туалетную бумагу!
— Помилуй, княже, не пойму, чего он говорит!
— Привал, Иван-коровий сын, вот что! — воскликнул Костик, торопливо спешиваясь.
ГЛАВА 27. Колодец и яблоня
Всю ночь они промучились с Федюном. Наутро бледный, с синими кругами под глазами, попович сел на лошадь.
— Вот какова сила таланта! — поразился Ворон Воронович, сидя на верхушке шлема царевича Ивана. — Сколько драматизма!
— Не скребись там наверху. — заметил цесаревич. — В ушах свербит.
