ГЛАВА 27. Колодец и яблоня
Всю ночь они промучились с Федюном. Наутро бледный, с синими кругами под глазами, попович сел на лошадь.
— Вот какова сила таланта! — поразился Ворон Воронович, сидя на верхушке шлема царевича Ивана. — Сколько драматизма!
— Не скребись там наверху. — заметил цесаревич. — В ушах свербит.
— Вань, ты от кого произошёл? — сунулся с вопросом к холопу Вещун.
— Я-то? От коровы. — уверенно ответил тот. — Царевич вон — от обезьяны. А попович говорил, что родился свыше.
— Кое-что он помнит. — поделился новостью с Костяном Вещий Балагур. — Во всяком случае, с теорией эволюции по Дарвину знаком.
Они ехали второй день по безжизненной степи. Федька исхудал. Даже мужественный Иван-царевич приуныл. Ворон сидел, нахохлившись, на лошадиной голове. И лишь Иван-коровий сын был безмятежен — вёл лошадь под уздцы и непрерывно что-то напевал вроде "тень-тень-потетень, вырос во поле плетень".
— Он меня уморит. — заметил Федька. Его духовные запросы как-то резко поскромнели. Он больше не провозглашал себя мессией.
— А ты, царевич, подбрось-ка ворона повыше. — вдруг обратился к Костику холоп. — Пущай поищет воду.
— А что? И правда! — ободрился Вещий Ворон и немедленно воспарил над степью. Да так и не вернулся.
Вместе с ночью в маленький их лагерь пришло уныние. Федька бегал в степь каждые полчаса. Пить хотелось дико. Даже лошади стонали. Коровий сын ушёл искать в пустыне воду и пропадал до самого утра.
— Костя, давай откажемся от этой сказки. — предложил измученный Федюн. — Вернётся Ворон и пусть выносит нас отсюда.
— Давай потерпим, Федя. — сказал ему царевич.
— Как мы потерпим? — взмолился тот. — Эти древние славяне просто дикари, почти что скифы. Им налопаться воды из инфицированного водоёма — как нам с тобою газировки. О, газировка! Нам не говорили, что мы будем терпеть такую муку!
— Это мне не говорили. — возразил Костян. — А ты знал сказку. Сам выпендривался передо мной.
— Я виноват. — плакал Бубен. — Я наказан! Давай попросимся обратно!
— Вернётся Ворон и попросишь. — утешал его товарищ. — В конце концов, как я понял, наша роль невелика. Главное, чтобы кто-то рядом был с Лёнькой. Ты отыгрался за нас двоих, а дальше я буду дурью маяться.
Федюн утих. Утром ворон не вернулся. Зато пришёл усталый и запылённый Лёнька.
— Нашёл чего? — спросил Костян.
— Да. Полдня пути.
Рассветные лучи осветили трёх всадников. Лошади издалека почуяли влагу и торопились.
— Ну, вот видишь, — говорил Бубенцу Иван-царевич, — недалеко вода! Ну, далеко ещё?
— Недалеко. — кратко отвечал холоп. Его лицо осунулось, взгляд стал цепким. Он неотрывно смотрел вперёд, сжав губы в нитку. С сожалением Костя понял, что между ними нет контакта. Говорить с коровьим сыном невозможно — он отвечает односложно и совсем не смотрит в глаза. Совершенно очевидно, что холоп презирает их. Особенно Федюна. Только виду не подаёт. Раньше он немного дурачился и шутил, но после представления, которое устроил Бубен, Иван-коровий сын замкнулся. Только думалось об этом неохотно — всё заслоняла нечеловеческая жажда. Костик поймал себя на том, что перестал воспринимать Лёньку как прежнего товарища. Он был холоп, Иван-коровий сын. Другая личность.
"Я изменяюсь." — думал Чугунков. Изо всех сил он вспоминал себя прежнего, но не мог ответить на вопрос: может, это только обстоятельства?
— Колодец! — закричал Федюн и принялся нахлыстывать лошадь плёткой. Та и сама неслась, как бешеная. Костя подскочил в седле и ринулся по следу. Ванька что-то прокричал, но Костик не расслышал. Там, впереди, у засохшего скрюченного дерева, был небольшой колодец! И народу никого!
Федька дрожащими руками уже спускал вниз ведро. Они обогнали холопа — тот на своей тощенькой лошадке был где-то в полукилометре, а ведро, до края полное воды, уже быстро поднималось на верёвке.
— Дай, дай, я первый! — вопил Федюн.
— Да пей скорее! — крикнул Костя, понимая, что организм Федюна потерял гораздо больше влаги.
Он не понял, что произошло. Раздался крик, мелькнуло что-то, ведро вылетело из их рук и вода вся пролилась в песок. Холоп на хрипящей лошади вертелся рядом.
— Ты что, рехнулся, идиот?! — взревел Бубенцовский и бросился поднимать ведро. Заглянул в него.
— Всё вылил! Костик, давай, тащи ещё!
— Не пейте! — крикнул Ванька.
— Пошёл ты в… — заорал Федюн. — Хватит сказок, чёртов псих! Мне твоя Селембрис знаешь, где…?!
Он забросил ведро в колодец и наклонился над ним. В лицо пахнула влага. Федька обезумел — он закинул ногу через край.
— Стой, дурак! Там глубоко! — Костя оттащил его.
И тут холоп рванул свой меч и полоснул по срубу.
"Вот придурок!" — хотел сказать Костян, но не сказал.
Раздался громкий свист, и рассечённое бревно вдруг засочилось кровью. Холоп скакал на лошади вокруг колодца и рубил его. Сруб изгибался, шипел, лилась ручьями кровь. Всё сооружение запульсировало, застонало. Далеко внизу вскипела и забулькала вода, потом стала подниматься и переливаться через порубленные брёвна. Её цвет был отвратительно жёлтым, а запах — удушающим. Мерзкая жижа выплёскивалась на песок и оставляла шевелящуюся пену. Кровь смешивалась с жёлтым ядом и тут же свёртывалась, чернея. Брызги попадали на засохшее дерево — в том месте кора тут же принималась дымиться и гореть.
Испуганные Федька с Костиком попятились от страшного колодца.
— Это не колодец. — сказал им Ванька. — Это первая змеюка. Колодец дальше.
Через полчаса примерно они достигли настоящего колодца. Сначала проверили его на прочность. Всё нормально.
Полдня все пили воду. Вода была не слишком хороша — наверно, по санитарным меркам она не дотягивала до нормы, но никто о том не думал. Пришлось устроить небольшой привал. Зажгли костерок, поставили греться котелок. Холоп где-то раздобыл заварку, достал из своего мешка окаменевший кусок мёда, весь в мякинных крошках. И они мирно пили чай, пахнущий соломой. Холоп разговорился.
— Вань, а как ты узнал, что это отравленный колодец? — умильно спросил поповский сын.
— А я прошлой ночью ходил вокруг. Смотрю — огонёк горит! — с хитрым видом давай рассказывать холоп. — Я подкрался, вижу: стоит избушка! А в окошке свечка. Ну, думаю, что за нехристи собрались тут на совет? Заглянул тихонечко, а там сидят змеюки!
— Да ну?! — не поверил Федька.
— Ага! Сидят и говорят: вот-де, надо извести царевича с поповичем! Они-де нам ну смерть как надоели! Мужьев вот на Калиновом мосту всех погубили.
