— Мне нравится быть за рулем.
— Нет проблем. Я тебе уступлю место водителя. Тебе будет интересно на «лексе» проехаться. — Он с явным неодобрением посмотрел на «малютку» — предмет моей гордости.
«Ну конечно, мы такие — нам подавай „позолоченную карсту с сотенным табуном лошадок под капотом!“
Он молча забрался на пассажирское сиденье, решив не дразнить меня, так как знал, что это ничем хорошим не закончится. Вообще-то я человек очень миролюбивый, если меня больно не задевать. А его мама меня задела так, что от воспоминаний об этом у меня в одно мгновение закипает кровь. Пассивная оборона Егора подействовала на меня умиротворяюще, и я стала вести себя, как пай-девочка, завела разговор о погоде. Ну о чем еще можно поговорить с человеком, которого, к сожалению, по-прежнему любишь? Затем я перевела разговор на общих знакомых по прежней работе — кого видел, что о ком слышал, хотя теперь мне это было „по барабану“. Он отвечал кратко, осторожно, словно ожидая от меня очередного подвоха. Мне хотелось хлопнуть его по плечу и сказать: „Расслабься, Егорка, — я не кусаюсь и к тебе претензий не имею“.
Дорога по перегруженным автотранспортом улицам города наконец привела нас к кладбищу, скрывающемуся за красной кирпичной стеной, и я припарковала автомобиль возле главного входа.
Мне стало стыдно, что я не подумала об этом заранее. Я пожала плечами и съежилась под порывами леденящего ветра, а Егор, окинув меня внимательным взглядом, предложил:
— Посиди в машине, а я пойду в контору и разведаю обстановку: где, что и как. Как фамилия усопшей и когда ее похоронили?
Мне было приятно ощутить его заботу обо мне, и, сообщив необходимые сведения, я скрылась в автомобиле. Мне вспомнились слова Бернарда Шоу: „Испытанием воспитанности мужчины или женщины является их поведение во время ссоры“. Я даже на мгновение засомневалась в правильности своего поведения в кафе во время последней встречи, но тут мне на выручку пришел Марти Ларни с любимым мною выражением: „Быть человеком — это много, но быть женщиной — еще больше“.
Егор не возвращался довольно долго, и я уже собиралась отправиться на его поиски, как он наконец появился, на мои вопросы отвечал односложно. Со словами: „Сейчас сама все узнаешь“, — он повел меня в контору. Скромная обстановка, поцарапанные столы и ожидающий меня горячий чай в большой кружке. И чудо — букет белых хризантем. Заметив мой взгляд, Егор пояснил:
— Здесь есть теплицы, так что с цветами у нас проблем нет. Давай, согрейся чаем, нам предстоит небольшая прогулка, а ты для нее слишком легко одета. Заодно тебе кое-что расскажет Тимофей. — Он указал на хозяина комнаты, небольшого кряжистого мужчину лет шестидесяти, в ватнике и лыжной шапочке. Его лицо было настолько иссечено морщинами, будто его изрубили саблей. Он, повинуясь жесту Егора, как музыкант оркестра дирижеру, сразу начал свой рассказ, и, по всей видимости, его словоохотливость обошлась моему спутнику в копеечку.
— Задала нам эта старуха хлопот! Такого никогда не было за все время, что я работаю на кладбище, А ведь уже четвертый десяток лет я здесь в штате Похороны теперь нечасто бывают — в основном подхоронения. Выкопали мы — я и помощник мой Яшка Басурман — ей яму, все как полагается. Это прозвище у него такое — за то» что насмешник большой, ничего для него святого нет. Все норовит напакостить да наподличать. Бывает, и цветы на соседнем военном кладбище ворует и дает на продажу своей подружке Соньке. Той тоже палец в рот не клади.
— Тимофей, ты по делу говори, — остановил его Егор.
— Словом, любит Яшка позубоскалить, как покойника начинают отпевать. Привезли старуху в гробу, а процессия — курам на смех, мужиков человек шесть, из них четверо несут гроб. А позади двое, один из них с нехорошим глазом.
— Как это — с нехорошим глазом? — не поняла я.
— Посмотрит на тебя — по спине мурашки ползут. Хотя второй мужик был ничего — щедро расплатился. Не торгуясь.
Я невольно вспомнила Ашукина и его неприятный взгляд. Неужели он был на похоронах?
— Микроавтобус остановился на аллее. К яме непросто было подойти, да еще с тяжелым гробом, лавируя среди могилок. Старуха на вид вся высохшая, но гляжу — четверо здоровяков несут, а с их лиц пот катится градом. Я с Яшкой позади, на расстоянии идем, а он по привычке зубоскалит, пытается меня рассмешить. А я в этом деле твердый, как кремень, — уважение к покойнику имею. Вдруг тот мужик, который расплачивался, приотстал от процессии — и к нам. «Не шути, парень, — говорит он, — это тебе может горем обернуться». И снова догоняет своих, а что их догонять, если они еле плетутся, словно груз непосильный тянут. А Яшка все не унимается, но говорит уже тише. А мужик снова услышал, хотя не должон был на таком расстоянии, и пальцем Яшке погрозил. Попа мужики с собой не привезли, сами постояли у гроба, о чем-то между собой переговорили и делают знак нам — мол, теперь ваша работа.
Мы крышку заколотили гвоздями и потихоньку гроб в яму опустили. А вот как стали веревку выбирать наверх, тут Яшка на гроб и свалился, руку зашиб, да и морду расквасил до крови. Лежит Яшка на гробу старухи, воет от боли, а тот, с нехорошим глазом, вроде как не видит его и грудочки земли вниз бросает. Мне помогли вытащить Яшку из ямы, отправили его в больницу. Одному мне пришлось яму закапывать. Вечером Яшка пришел злой, как черт, рука в гипсе — сломал ее. Я его упрекнул, мол, будешь знать, как над покойником зубоскалить. А он все ругается. Утром нашел его возле могилы, под столом, на который гроб ставили: сидит, волосы седые, руки трясутся, как у старика. Ничего не стал мне рассказывать, заявил только, что старуха — ведьма! Ушел с кладбища и даже носа сюда не показывает. Сонька, его подружка, также сгинула; видно, большой страх он увидел ночью. И чего ему ночью по кладбищу надо было шататься?
— Вторая серия «Вия», — прокомментировала я рассказ. Наверное, старичок решил развлечься и страшилками нас попугать.
— Хотите, верьте, а хотите — нет, — развел руками мужичок. — Идемте, сведу вас к могиле.
После горячего чая в моем легком одеянии было легче переносить пронизывающий ветер, но насморк я все же заработала. Повел гробокопатель нас между могилками, вижу, все старые, пятидесятые годы на табличках. В основном ветхие, с поржавевшими крестами и звездочками, но были и каменные, и из крошки.
На могиле Ларисы Сигизмундовны стоял новенький металлический крест, венчающий холмик насыпанной земли в форме параллелепипеда, прикрытый тремя венками из неживых цветов. На двух я прочитала одинаковые странные надписи: «Спи спокойно и не тревожь», но без подписей. Последнее слово казалось довольно зловещим. А на третьем надпись была другой: «От друга юности — на вечную память», — и тоже без подписи.
