Так можно и без оружия остаться.
— Сбивай их наземь, сами покалечатся, а останешься без оружия и тебя сметут, — подсказка отца почти в точности повторила ход моих мыслей.
Дальше пошло по накатанной, один удар — одно тело, улетевшее под лапы своим товарищам. Твари перестали бросать дротики, опасаясь задеть своих, а я словно мельница стоял и молотил.
Вдруг краем глаза увидел что-то не то слева от себя, развернулся и едва успел заблокировать удар, грозившей мне разбить голову. Удар был довольно сильным, спружинив на ногах, я со всей дури ударил врага пяткой в живот. Тварь отшвырнуло, прям под ноги своих соплеменников, которые один за одним появлялись на стене, грозясь прорвать оборону. Сделав длинный выпад вперед, пробил одной из тварей ногу и на обратном движении чиркнул наконечником по горлу. Резким ударом с разворота снес подобравшегося ко мне вплотную противника.
— Я прикрою, нужно согнать их со стены, иначе все здесь ляжем, — отец в нашем селении был одним из лучших бойцов, так что если сказал что прикроет, то за спину можно не опасаться.
С рыком я метнул копье в противника, да так, что его телом сбило стоящего за ним. Подскочив, блокировал удар сбоку древком, застрявшего в трупе копья, и ударом свернул твари челюсть, после чего вырвав копье и добил ударом в живот. Следующему подсек ноги и ударом древка вколотил нос в череп.
Вот и добрался до шеста, который зацепился за стену самым краем. Тут пришлось отвлечься, уклоняясь от рассекающего воздух меча, при этом свободной рукой схватил противника за лапу и дернул на себя. Гнол с рыком опрокинулся назад, чувствительно приложившись о шест спиной, но все же смог зацепиться лапой и не упасть вниз. Это его, правда, не спасло. Ко мне подоспел дядька Бурый, получивший свое прозвище за то, что обожал охотиться на медведей, и мы, поднапрягшись, спихнули шест вбок. Звук ломающихся костей врагов был для меня самой красивой мелодией в тот миг.
— Молодец Скел, — он ободряюще хлопнул меня по плечу, да так, что меня мотнуло, — а теперь иди бате помоги, ато того и глядишь сомнут.
Отцу и в правду было жарко. Он метался из стороны в сторону, стараясь не допустить до стены никого. Надо сказать это у него вполне себе получалось, но надолго его в таком темпе не хватит. Засмотревшись на отца, я пропустил другую напасть. Резкая боль заставила закричать, казалось в плечо воткнули раскаленный прут.
— Чертовы твари, — крик, казалось, разорвал царящий гвалт сражения.
Из плеча торчало окровавленное острие, дротик ударил откуда то из за спины, и войдя над лопаткой, пронзил плечо насквозь, выйдя под ключицей. Боль была ошеломляющей, ноги подогнулись, колени больно ударились о настил. Хотелось выть от боли, но отцу явно нужна моя помощь. Тяжело поднявшись, покрепче перехватил копье правой рукой, левая рука хоть и двигалась, но отдавала такой болью, что лишний раз шевелить ею не хотелось.
Первого противника я насадил словно жабу на соломинку. Надувать правда не стал. С вторым пришлось повозиться, тот ловко уклонившись от тычка отбил копье высоко в воздух. Времени на новый выпад не было и, выпустив копье, я потянул из ножен клинок. Только вот заблокировать удар уже не успевал. Все что смог сделать — завалиться на спину, пропуская клинок над собой. Кажется, от боли в раненном плече я на мгновение потерял сознание. Это мгновение едва не оказалось последним в моей жизни, гнол уже занес надо мной свой деревянный клинок. Не знаю так ли это на самом деле, но в тот момент мне показалась, что на его морде расплылась злобная ухмылка. Достать его ногой я не мог и лишь обреченно наблюдал за приближающей смертью. Неожиданно в свисте воздуха что-то изменилось и гнола отбросило на стену. В груди красовался цветок красного оперения. Привстав на локте, увидел, что улицы под стеной полны народу.
— Свои, — устало выдохнул я, рука подогнулась, лицо больно ударилось о доски, а тоненький слой крови никак не смягчил падение.
Сил подняться не было, я мог лишь лежать и размышлять, с трудом вздыхая воздух с ароматом собственной крови.
Видимо на той стороне отбились и поспешили к нам на помощь. Вокруг слышались звуки скоротечной схватки, а после защелкали луки, наполняя воздух криками умирающих врагов.
Не знаю, сколько прошло времени, пока моей шеи не коснулась чья-то рука. Хотел прошипеть, но не хватило сил даже разлепить губы.
— Дядька Орин, он живой, — голос своего друга узнал даже будучи в таком состоянии.
Меня аккуратно перевернули, и я увидел обеспокоенное лицо своего отца, рядом, не находя себе места, топтался мой друг.
— Потерпи сынок, — тут я увидел нечто, невиданное мной прежде, по лицу отца катилась одинокая слеза, — Олг, тащи сюда тело Угила.
— Зачем?
— Хередитас, — друг побледнел, но все же смог возразить:
— Но как же, он даже не инициировался толком!
— Тащи сюда тело, пока я не воспользовался твоим! — на отца было страшно смотреть, гнев превратил его лица в маску злого духа.
— Уйди щенок, пацан достоин, — я не видел, что творилось неподалеку, но вот появился дядька Бурый, неся в руках тело Угила.
— У него не хватит сил! — надрывался друг.
— А иначе ему не выжить, разве не видишь сколько крови он потерял? — Бурый начал спорить с Скелом.
Отец же в это время деловито снимал с павшего товарища бронь. После чего достал нож, только тут я понял, что произойдет далее. Слово хередитас переводится с древнего языка как наследство, и означает оно поглощение силы умирающего родственника. В моем случае это дядька Угил, лишившийся прямых наследников, правда, он был уже мертв, но как говорят, силы не покидают тело сразу после смерти, а выветриваются со временем. А время прошло совсем немного.
Пока я предавался воспоминаниям, отец уже вытащил из груди сердце, и теперь протягивал его мне. Сесть мне помогли, но дальше я должен был сделать все сам.
Я плохо помню, как на остатках силы принял кровоточащее сердце и как жадно вгрызся в теплую плоть. Помню лишь как с последним куском силы покинули меня, и чья-то рука удержала от падения.
— У тебя растет хороший сын дружище, — пробурчал Бурый глядя на потерявшего сознание юношу.
— Я знаю друг, я знаю.
В этот раз сны были более четкими, да и какие это сны? Видения, видения чужой жизни пролетали перед внутренним взором как немой театр, но все как то обрывочно, сумбурно. Что-то из детства, юношества, взросления, буквально предсмертные видения, лишь куски чужой памяти. Что-то сразу забылось, стоило мне только лишь открыть глаза, но другие остались в моей голове. Глаза открылись легко, открывая мне картину проплывающих над головой деревьев. Хотел приподняться, но рука нащупала лишь пустоту.
