Бат смерчем носился по пещере, позабыв об усталости – только бы не дать видению сбыться. Расшвыривая сквернословия, он суетливо искал среди вещей заветную бутылку с лечебным маслом. Нашел. Потом яростно скоблил и мыл собственной мочой котелок. Помыл. Кипятил масло на огне. Пробовал его языком. Добавлял в масло полынь и плесень – их пришлось разжевать в горькую серо-зеленую кашицу. И наконец…
– А теперь, будь добр, не рыпайся, – сказал Бат, прижимая юношу к соломенной подстилке всем своим мужицким весом. – Будет больно – ори! А еще лучше – не ори. Лучше вот эту палку закуси. А ты, – сказал он, обращаясь к присмиревшей Еле, – что расселась, как неродная? Помогай! Палку эту держи, чтоб Раш-Раш твой ее не выплюнул, когда я в рану масло лить начну.
– Он не Раш-Раш, а Гррссы!
– Да какая разница!?
Девочка присела возле головы Раш-Раша и вцепилась своими розовыми ручонками в палку, которая как великанские удила раздвинула юноше рот. Зажмурилась.
Левой рукой Бат прижал сильную, длинную шею раненого к земле, а правой, на ней была рукавица, – поднял дымящийся котелок, прихватив его за край, примерился.
«Беда-беда», – бормотал Бат, разглядывая края раны. Те уже успели обрасти серым, всем бывалым охотникам знакомым, нечисто пахнущим налетом, не сулящим раненому ничего хорошего.
Масло агрессивно зашипело. Содрогнулась мышца. Раш-Раш всем телом рванулся.
– Не рыпайся, кому сказано! – прорычал Бат и, стараясь не растерять хладнокровие, разом вылил остатки масла.
Хрустнула палка. Раш-Раш пронзительно заорал.
– Ма-а-а-а!
– Заткнись!
– Ма-у-у-у!
– Заткнись же!
Раскаленное масло заполнило красный овраг до краев.
Бат с облегчением выдохнул, Еля осторожно открыла один глаз.
Даже Раш-Раш перестал вопить.
Благодаря всех подряд богов, Бат отстранился. Отер со лба пот и оглядел творение рук своих.
Рана вела себя престранно. Вместо того, чтобы налиться дурным соком, накалиться (как это всегда случалось с ранами, что прежде врачевал маслом Бат), она словно бы переродилась. Искривилась дурным подобием человеческого рта. Ее края обратились губами, каемчатыми, твердыми, а внутренность – гнойная и зеленоватая – языком. Губы растянулись в бандитской недоброй ухмылке. Затем сошлись в трубочку, да так, что язык высунулся из кольца плоти как начинка из пирога, что в Хелтанских горах зовется «пальчиком». Тут же губы морщинисто сомкнулись, язык пулей вылетел из них и прилипчиво чвакнул о неровный потолок пещеры. Он повис на нем соплей, но не удержался и упал прямо в костер.
Пламя ответило на это вторжение высоким снопом искр и недовольно отрыгнуло тяжелым чадом.
– Оба-на, – прошептал Бат, поднимаясь на ноги.
– Так и надо, – прокомментировала Еля.
Бат уселся на свое место и закрыл глаза.
От увиденного, да и вообще – от всего – ему стало не по себе.
Вечер, который начинался так обыденно – случайная пещера, неподатливый горбыль, растущий костер, золотая каша – становился… становился… да каким же он, Хуммер его раздери, становился? В общем, правильного слова для описания вечера Бат так и не подобрал.
Душа его негаданно затрепетала – почти как когда песняр сказывал о Бате Иогале, ирверском тиране. На этот раз, однако, не мраморнолицый гений истории задел его своим крылом. Но какое-то новое, совсем незнакомое высокое существо – ведь это оно привело к нему на огонек и невероятную девчонку Елю, и ее дурковатого, но вместе с тем наделенного какой-то звериной, неподдельной привлекательностью приятеля. Чего желает это существо, кровавой жертвы или поклонения добрым делом, да и желает ли оно чего-нибудь, кто разберет?
Будь на месте Бата младой дворянский сын, в шелковых подштанниках и белой рубахе с кружевными рюшами, он непременно спросил бы себя, самоупоенно покусывая кончик писчей палочки: «А вдруг я схожу с ума?»
Прошел еще час.
Бат и Еля пили земляничный чай, отдававший лечебным маслом, по очереди отхлебывая из походной деревянной чашки.
Чинно орудуя тряпицей, присыпанной золой из костра, Бат наводил блеск на чеканную рукоять Чамбалы (обласканный первым Куя сиял на соседнем камне). Баловница Еля пошевеливала кочергой жаркий шар красных углей.
Звуки нелепых деревенских песен, которые она напевала себе под нос, нехотя отражались от высоких сводов пещеры.
Лежал на соломенном ложе обмертвелый, бледный Раш-Раш – лежал, не поднимая головы.
– Ему, наверное, очень больно, – сочувственно сказала Еля.
– Еще бы! Такую дыру в боку пропороли! – откликнулся Бат. – Но без масла было бы хуже. И кто это его так, не знаешь?
– Наверное, люди из той долины… Ну, где такой красивый дворец. В нем еще княгиня живет. Они хотели его поймать. Но у них не получилось! Только ранили! Так уже было несколько раз…
«Точно, беглый раб», – подумал Бат.
– И когда они его в покое оставят? – по-взрослому, тяжко вздохнула Еля, ковыряя землю носком сапожка. – Вот бы их всех сходень завалил! Тогда другим неповадно было бы…
– Да разве можно так говорить, милая моя?! – на Бата нашло воспитательное настроение. – Ведь это люди живые! А ты им смерти желаешь! Да еще и такой страшной!
– Может и нельзя. Но мне Гррссы жалко.
– Небось, если бы ты сходень увидела настоящий – не говорила бы так. А только маму с папой звала. Кричала бы «спасите-помогите!» И клялась на хлебе, что больше никому такого желать не станешь!
– Ха-ха! Да я сходней этих, дяденька Бат, и побольше вашего видела, если хотите! – зеленые глаза Ели азартно сверкнули.
– Ну-ну.
– Не верите?
– Не верю!
– А вот и глупо! Потому что если сходень сейчас пойдет, вы его больше моего испугаетесь. В тысячу раз!
– Как же, – не отрываясь от тряпицы, бросил Бат.
– Не верите? – недоверие уязвило ее чуть не до слез. – Тогда на что поспорим?
– Да на что хочешь!
– Тогда на этот нож! – Еля указала на коротышку Кую, но, что-то свое в уме взвесив, тут же добавила:
– Или лучше на тот, – и указала на Чамбалу.
– Да пожалуйста, спорь! Только где ты сейчас сходень найдешь, милая моя? Холодает… Сходень – это тебе не снежная крепость. Его нарочно не сварганишь.
– Ах не сварганишь?! – девочка задыхалась от возмущения.
Они так увлеклись разговором, что не сразу заметили Раш-Раша, который поднялся с лежанки и теперь, как ни в чем не бывало, сидел на корточках в пограничье света. И слушал.
– Неужели оклемался? – Бат удовлетворенно поскреб щетинистый подбородок.
– Вот он и будет нашим судьей! – провозгласила Еля.
Бат вопросительно заломил бровь.
И тогда легкая, словно годовалая ланка, Еля скакнула в костер и резво топнула левой ногой. Прыснули искрами угли и пещера враз наполнилась разноцветными, разновеликими огненными мошками и мотыльками – переливчатыми, перламутровыми, слепящими.
