Крысолов не любил вспоминать эти уроки, но даже спустя годы они всплывали в его снах. Коршун ответственно подходил к пыткам, и каждому ученику пришлось испытать их на себе. Ещё не окрепших Лисят кололи и щипали, резали и подвешивали за ноги. Со временем учителя переходили к более серьёзным инструментам, чтобы показать молодёжи, как ощущается сломанный палец. Чаще всего Ладаим вспоминал весенний урок, после которого его ноготь едва смог отрасти к Жатве.
К приходу гостей тивалиец был готов, но они всё равно смогли его удивить. Ещё одно забытье спустя дверь подвала с грохотом распахнулась, ослепив его резким потоком света. Бахрей с ещё одним верзилой не без труда спустили по крутым ступеням деревянное кресло. На нём, словно царь Анорский на паланкине, восседала измученная женщина. Когда-то она, наверняка, была красивой, но сейчас её худая фигура с мешками под грустными глазами внушала лишь жалость. Ноги дамы были крепко привязаны к ножкам кресла и подложенным под них доскам.
— Это Арема, — объявил вошедший следом Шелор. — С ней такое сделали твои друзья. Она очень недовольна, поверь, пусть сама больше и не разговаривает. Сломали разом и спину, и разум, но кое-что она ещё умеет. Из мёртвого Лиса ничего вытянуть не получилось, но с живым дело должно пойти бодрее.
— Рад знакомству, — прохрипел тивалиец.
— Ненадолго, — глаза Шелора зловеще сверкнули во мраке подвала. — Оставим вас наедине.
Верзилы усадили Арему точно напротив Крысолова и подали ей пару причудливых статуэток. Вокруг дамы они резво начертили круг из непонятных символов. Сама искалеченная колдунья сопровождала их действия лишь редкими постанываниями, а её лицо пересекла недобрая улыбка, едва Верные покинули подвал.
— Тебе, наверное, больно, — заметил Ладаим. — Вот только я тут ни при чём. У меня своя дорога.
В ответ раздалось шипение, переходящее в свист. Худые пальцы Аремы стиснули глиняные фигурки, и символы на полу охватил бледный голубой свет. Крысолов почувствовал тысячу иголок по всему телу, словно маленькие остролапые пауки пробрались под потную одежду. Словно терновые ветви, они сдавили его шею, вынудив тивалийца застонать.
— Тебе так же больно, я верю, — с трудом выговорил он.
— Даже не близко, — губы Аремы не двигались, а её слова сами собой возникали в мыслях Ладаима.
Символы разгорелись ещё ярче, и их свет поднялся к потолку. Вихрь голубых искр взвился в тёмном подвале и окружил тивалийца с колдуньей. Свет становился всё ярче, пока не заполонил собой всё сознание Крысолова.
Ржавая цепь Верных будто сдавила его душу. Ладаим чувствовал, как свечение Аремы бурной рекой несёт его сквозь гущу мыслей. Знакомые образы мелькали вокруг. Он вновь увидел игорный стол в Мясницком квартале и потное лицо десятника Бардона. Затем перед ним возник пушистый ковёр в Купеческом подворье и массивный живот Касилиама Броспего под фиолетовым камзолом.
Поток унёс Крысолова ещё дальше, и он оказался в зеркальном зале, где на него уставилось сразу с дюжину Химер. Он увидел все лики своего приятеля, от улыбчивого ловеласа до безрассудного упрямца, готового рискнуть жизнями всех, кто был рядом. Варион разом смеялся, кричал и даже плакал, а одно из отражений обнажило сверкающий кинжал, с острия которого капала тягучая кровь.
Ладаим попятился и ощутил спиной холодное касание стекла. Зеркала задрожали. По оглушительный звон поток вырвал Крысолова из этой иллюзии и толкнул его дальше. Он оказался на тёмной улице, единственным светлым пятном которой было крыльцо невзрачного кабака. Нималия стояла к Крысолову спиной, а лёгкий ветер колыхал её рыжие волосы, что сливались с огнём одинокого факела.
Он хотел шагнуть в её сторону, но на пути встали толстые ржавые прутья. Они появились со всех сторон, оставив Ладаиму лишь маленький клочок земли, на котором он едва умещался. Вместе с этим растворилась и ночная улица. Её сменило тесное нутро грохочущей телеги, что волочилась по темному тракту. Крысолов помнил её. Словно посланная Тьмой змея, повозка нодемарских работорговцев уволокла его из старой жизни.
Ладаим обхватил стёртые колени и качался в тесной клетке, внутри которой он даже сидя не мог распрямить шею. Ему словно вновь был одиннадцать, и почти забытый страх напоминал о себе цепкой хваткой. Вот только рослых громил из Нодемарского Союза перед клеткой не оказалась. Лишь красивая дама, коей некогда была Арема.
— Какие спутанные мысли, — не оценила колдунья, поджав на редкость объёмный губы.
— Много чего пережить пришлось, — безразлично ответил Ладаим. — Не тебе одной тяжело.
— Думаешь, это сравнится с моей жизнью? С тем, что от неё осталось?
— Ты права, ещё неясно, кому было тяжелее, — Крысолов поднялся, насколько позволила эфемерная клетка. — Мне было одиннадцать лет, когда всё пошло под откос. Знаешь, как всё случилось? Я поясню, если мои мысли тебе показались спутанными. Я жил в месте, где в самый холодный день мог обойтись лёгкой накидкой, а дождь видел раз в луну. Там, где фрукты, которые вы едите на большие праздники, растут как сорняки. А потом меня оттуда вырвали. Схватили прямо под пальмой, пока я нёс домой верблюжье молоко, засунули в клетку и увезли. Сначала на корабле до Анора, потом — вот в эту развалюху. Нас тут было человек десять. Маленькие пацаны, из которых хотели вырастить покорных рабов для щедрых покупателей. В соседней повозке, вроде как, были и девчонки. О них и думать не хочу, что там делалось.
— Ну и ну, — Арема не скрывала иронию. — Где же это видано, да?
— Мною не видано, — огрызнулся Ладаим. — Повезло, что до Тивалии тогда не дошли новости, что Мерания сцепилась с югом Летары. Заехали прямо меж двух лагерей. Уж не знаю, кто из солдат тогда напал на повозку, но резня была знатная. Я тогда вылез из-под обломков, плюнул в залитое кровью лицо главаря и пошёл. Своими ногами добрёл до Басселя, по дороге жрал только какие-то горькие стебли и скисшие ягоды. Я выжил, пусть и сломался навсегда.
— И всё же, вот ты здесь, передо мной, — колдунья раздула ноздри. — Две ноги, две руки, болтаешь без умолка. Ты живёшь. Ты ходишь, бегаешь, трахаешься и ешь от пуза. А вот я сломана. Буквально. Сейчас покажу, каково это.
Новая вспышка пронзила разум Крысолова и затухла столь же резко, как и появилась. Свет растворил ржавые прутья, а вместе с ним и земля ушла из-под ног Лиса. Его пальцы стиснули скользкий конёк обледенелой крыши, а болтающиеся ноги словно ощущали прикосновение зияющей бездны. Ладаим чувствовал, как руки готовятся сдаться и отдать его на растерзание неизвестности.
Крысолов попытался вытянуть себя наверх, как делал не раз во время тренировок. Вот только мышцы будто бы не помнили, как это делается. Преисполненный ужаса, он поднял глаза, ожидая увидеть надменную ухмылку Аремы.
Но перед ним вырос Химера. Варион выглядел взволновано, но беспокоила его явно не судьба товарища. Он то и дело оглядывался на стоящего чуть поодаль Сеймора, готового запрыгнуть на соседнюю крышу.
Химера всё же протянул другу руку, но Живодёр тут же вмешался и перехватил запястье Ладаима. Мимолётное облегчение сменилось новой волной ужаса, когда Сеймор подтянул спасённого Лиса к себе, но тут же оттолкнул с небывалой силой. Надежда ухватиться за очередной выступ осталась где-то наверху, растворившись в морозной дымке вместе с крышей и двумя Лисами. Падение казалось Крысолову целой вечностью, преисполненной леденящего страха неизбежного. И всё оно оборвалось, погрузив тивалийца в вихрь небывалой боли.
Он ещё бился в чудовищной агонии, когда иллюзия распалась в последний раз и вернула Ладаима в подвал Верных. Когда остатки магии растворились в затхлом воздухе, Арема вновь предстала сломленной тенью в кресле. Лишь глаза колдуньи источали жизнь, и в них ещё оставалось лёгкое голубоватое свечение.
— Теперь понимаешь? — скрежет её голоса проник в тлеющие мысли Крысолова. — Мне терять нечего.
— Зато мне — есть, — прохрипел Лис. — Думаю, мы сможем договориться.
