И сразу, без должного классического продолжения: «Я тебя породил…», — гигантская сила, как тысячетонная скала обрушилась на Руса. За доли мгновения хрустнули кости, лопнул череп. Кровь, мозги, внутренности расплющились, превратившись в идеально круглый блин толщиной в микроны. Человек не успел почувствовать боли — его просто не стало, он перестал быть…
На какой-то жалкий, еле осязаемый момент, Рус успел испытать ужас умирания. Наступила тьма. Везде. Неосязаемая, бесчувственная. Даже сама темень не ощущалась: то было ничто и он сам был никем. Страх, паника, тоска, удушье — душа стонала. Она даже не металась, потому как понятия «движение»: ни материального, ни мысленного — не существовало. Исчезло само ценное, что боится потерять каждый — пропало «Я».
Так продолжалось вечность. Это была смерть…
Прошло лет, эдак, миллион. Частичка души человека, некогда носившего много имен: Владимир, Вовчик, Чик, Рус и Русчик — что, кстати, является прерогативой исключительно смертных Разумных, — осознала себя. Сразу. За краткий миг. Если бы стронный наблюдатель смог попасть в ту нереальность… ну, предположим. То он бы разглядел, если бы, конечно, умел видеть без света, маленькую песчинку. Приблизившись близко-близко, как бы взглянув в микроскоп, он распознал бы в той частичке человеческую фигурку. А если бы тот мифический сторонний наблюдатель был бы знаком с психологией, — не земной, а настоящей, хотя никто не ответит, где «настоящей», — то его брови поползли бы на лоб: в фигурке он узнал бы одно из душевных качеств, Волю. Жажда, страстное стремление к достижении цели, способность к напряжению сил; ежедневная, ежеминутная, ежесекундная борьба с собой, с внешними обстоятельствами, — несмотря ни на что; абсолютная вера в себя — идеальная Воля, не разбавленная бренным смертным телом, не ослабленная лишними чувствами и знаниями. А тот факт, что эта частичка души имела вполне человеческую форму, — вызвало бы крайнее удивление. А то, что Воля была одета в синие штаны из плотной парусины, в вязанную из овечьей шерсти кофту, которую покрывала короткая не запахнутая кожаная куртка черного цвета, а сам человечек был подстрижен «под ежик» и лицо его — худое, немного вытянутое, с узким слегка горбатым носом, с густыми не сросшимися бровями, со впалыми бритыми щеками и тонкими, упрямо сжатыми губами, — повергло бы «психолога» в ступор.
В состоянии оцепенения, ученый не смог бы оторваться от лица незнакомца. И когда найденыш распахнул бы свои серые глаза и зачем-то оскалился, оголив идеально белые ровные зубы, то излишне любознательный индивидуум, — не важно из какого мира, — скончался бы от разрыва сердца. Нет, это, пожалуй, перебор. Но он точно бы вылетел из той нереальности со скоростью стрелы и постарался бы забыть тот кошмар, уверив себя, что это был всего лишь страшный сон — результат ночных бдений за умными книгами. Помолился бы и взял внеочедной отпуск.
Блин из смеси крови, костей, внутренностей и мозгов, вдруг потянулся вверх, вбирая в себя размазанную по земле плоть. Края круга ползли к центру, где рос и обретал объем неизвестно кто. Спустя два удара спокойного сердца, неизвестный превратился в вышеописанного человека — Вовчика — Руса, с полным комплектом души.
Ох, и помоталась же его Воля по нереальности, ища каждый фрагментик! Русу думалось, что он искал и собирал себя неимоверно долго — тысячелетия, и полагал, что своим оскалом, который не покидал его лица, отпугивал демонов-падальщиков, охочих до любых частичек разумных. Он попросту не представлял, где находился. А был он там, куда не было доступа ни Богам, ни демонам, ни Духам, ни всем остальным бессмертным сущностям.
— Хм. Я не ошибся в тебе, сынок, — раздалась раскатистый бас. — Быстро ты обернулся. Даже, хах! Переодеться успел! Хвалю.
За сотни лет, собирая себя по кусочкам, причем, в буквальном смысле, Рус передумал несчитанные миллионы мыслей. Начиная от холодных рассуждений «чистой» Воли и заканчивая всей полнотой эмоций воссозданной души. Несколько десятков последних лет, основным направлением переживаний стали воспоминая о Гелинии и Гнатике, с горячим желанием вернуться домой, к семье. С обретением каждого нового осколка это стремление все росло и росло, достигнув пика в команде: «Домой!!! Пусть и на их могилы…», — он пребывал в полной уверенности, что прошли века.
О Френоме Рус «слегка подзабыл». И «многомудрые» умозаключения о жизни и смерти; об их предназначениях; о богах и людях, о других Разумных; об их местах в структуре глобального мироздания; о множестве вселенных — о чем за сотни лет он успел надуматься вдоволь, и, как был убежден, познал Истину, — вылетели из его головы, едва только он почувствовал под ногам опору. С восторженным хлюпом выскочили, как пробка из бутылки игристого. Все, человек победил смерть. Остальное — тлен.
Пасынок не расслышал слов отчима. Первые несколько мгновений он ошалело метался, привычно принимая оборонительные стойки и пытаясь вызвать из «пространственного кармана» «близнецов». Мечи не желали появляться в руках. Собственно, и сам «карман» не нащупывался и Сила Геи из каналов куда-то пропала. Но все это было присказкой, по сравнению главной сказкой: «Где дом?! Где люди?! Где Кальварион?! Что, черт побери, случилось с миром?!. Это сколько же лет прошло?!!», — мысли в панике метались по черепной коробке, многократно повторяясь, словно действительно отскакивали от стенок. Тем не менее, это не мешало Русу быть предельно собранным, готовым ко всему. Вдруг взор его уперся в стоящего буквально в трех шагах массивного мускулистого заросшего дикаря, возникшего из ниоткуда. И в то же время создавалось упорное впечатление, что был здесь всегда.
— Ты?! — Рус узнал Френома и воспоминания последних статеров «прошлой жизни» хлынули в него широким потоком, смывая века бестелесного существования…
— Ха-ха-ха… — весело, беззлобно, по-доброму рассмеялся Френом. Из его глаз хлынули настоящие слезы и он совсем по-человечески размазал их своей длинной, до пояса, густой черной бородой.
Рус продолжал скалиться. Это выражение застыло на его лице, за сотни лет превратившись в маску.
— Ты… ты… — сквозь смех выдавливал Френом. — Ты, сынишка, зубы-то скрой. А то застудишь ненароком… — и закатился еще сильнее.
Пасынок дернул одной щекой, другой и звериное выражение сползло. Теперь он хмурился.
— Хватит, папаша, хватит, — раздраженно проговорил он. — Не корчи из себя человека. Тебе не идет.
— Хах… — не спешил останавливаться «папаша», — а ведь знаю… что… в чертогах… или в… бездне, — бог буквально давился словами. — Память у людишек от… шибает… хах… но на тебя… я все же… надеялся, — и вдруг, совершенно неожиданно, мгновенно перестал смеяться. Люди так не могут. Его серые глаза сразу высохли и в них засияла многомерная, глубочайшая, кружащая голову глубина. — Расскажи. Просто любопытно. Как тебя мамочка-Создательница отпустила? Иль сбежал?
