– Брат Герард? – преувеличено спокойно ответил Славик. – Инквизитор?
– Священник. Настоящий. Посредник не только между эпохами, но и между Богом и человеком. Поверь, поможет. Согласен?
– А что мне остается делать?
– Принято. Утром поднимаемся, перекусим и пойдем в Сен-Жан. Пешком. Заодно покажу тебе Париж…
Глава восьмая
РАЗВЕ Я СТОРОЖ БРАТУ МОЕМУ?
1307 год по РХ, 9 октября.
Париж и окрестности.
– Сир, у городского прево недостаточно людей и я осмелился бы просить о дозволении включить в состав охраны Snctum Officium не только верных слуг вашего величества из числа свиты, но и мирян, трудящихся во благо святой матери Церкви…
– Если вам будет так спокойнее, я не стану возражать, брат Герард… Поэтому вы привели сюда этого человека?
– Да, сир.
– Подойдите, сударь, – Филипп IV повел ладонью, затянутой в синюю замшевую перчатку. – Мессир Жан де Партене, верно? Прежний коннетабль Орлеана, Бернар де Партене, вам отец?
– Я второй сын его младшего брата, Журдена, погибшего в битве при Куртре, сир.
– Второй? Не наследующий? Поэтому вы пошли на службу к инквизиции? Не нашли иного занятия, достойного дворянина?
Вот что тут ответить? Непонятно, осуждает король твое ремесло или одобряет его.
– Служение Церкви, а в ее лице и Господу нашему, есть дело наидостойнейшее для христианина.
– Мессир де Партене – один из лучших, – вкрадчиво сказал брат Герард Кларенский. – Пользуется моим исключительным доверием и предан вашему величеству в той же степени, что и делу защиты веры…
– Меньше пышных слов, преподобный. Не время. О вашей несравненной памяти ходят легенды, следовательно вы не могли позабыть, как на королевском совете двадцать второго сентября было решено, что обсуждаемые вопросы не должны выноситься за стены Лувра и в них не могут быть посвящены третьи лица. Вы нарушили обещание, брат Герард.
– Вынужденно нарушил, – согласился доминиканский монах. – Появились новые обстоятельства. Если вашему величеству угодно, я готов огласить сведения, пока что известные только мне, мессиру де Партене и, частично, епископу…
– Частично? – поднял брови король. – То есть, его высокопреподобию де Вэру вы доверяете лишь отчасти? Нунцию святейшего Папы?
Брат Герард выкроил на округлой физиономии такое выражение, что заставил Филиппа усмехнуться. Не издав и звука доминиканец будто бы сказал: «Сир, папа Климент – в Авиньоне и полностью в вашей власти, все знают, кто на самом деле повелевает Церковью во Франции. Вы здесь самый главный, поэтому я пришел сюда, а не к епископу. Отчего вы задаете нелепые вопросы?»
– Рассказывайте, – кивнул Филипп и хлопнул в ладоши. Велел заглянувшему на звук камердинеру принести горячего вина, а затем поплотнее затворить дверь. Не впускать никого, за исключением канцлера, если вдруг у Гийома де Ногарэ появится спешное дело к королю.
…Герарду Кларенскому с сопровождающим долго ожидать монаршей аудиенции не пришлось – в отличие от века двадцать первого, глава государства сейчас куда ближе к подданным, встретить Филиппа Красивого, направляющегося с охраной из нескольких дворян от замка Консьержери на святую мессу в Нотр-Дам или Сен-Шапель, дело самое обычное. Когда месяц назад король неожиданно переехал из Ситэ на правый берег в Лувр, увидеть Филиппа в городе стало почти невозможно, однако человеку знатному достаточно было обратиться к дворцовому сенешалю, тот доложит наверх, а добрый государь сам решит, принять визитера или нет.
Поскольку брат Герард являлся одним из немногих посвященных в одну из самых охраняемых тайн королевства, Филипп распорядился впустить монаха незамедлительно – инквизитор не станет беспокоить понапрасну.
Кабинет короля находился на втором этаже Луврского замка, в южном крыле с окнами на Сену и Университетскую сторону. В отличие от Консьержери, – роскошнейшего дворца, жемчужины современной Европы, – Лувр смотрелся бедненько: белые оштукатуренные стены коридоров и лестниц без росписей и гобеленов, мебели мало, холодно, пахнет кухней. Производит впечатление огромной каменной казармы, гулкой и плохо обжитой.
Его величество устроился ненамного уютнее: от сквозняков спасали пылающий камин и александрийские ковры. Выглядел Филипп не ахти: бледный, глаза покрасневшие, заметно гнусавит – сразу видно, простужен. Прозвище «Красивый» королю сейчас подходит мало, хмурый сорокалетний мужчина в слегка потертом бархатном колете с песцовым воротом и шапероне, украшенном единственной брошью в виде лилии кованого золота с плохо ограненным сапфиром.
Поначалу и не подумаешь, что перед тобой один из величайших политиков своей эпохи и первый по-настоящему абсолютный монарх Франции, беспощадно подавивший сопротивление феодалов и князей церкви – по виду, скорее провинциальный чиновник из какого-нибудь медвежьего угла вроде Абвиля или Понтуаза. Даже взгляд никакой не «королевский» и не «мечущий молнии», а лениво-скучный.
Впрочем, не станем забывать, что Филипп IV не только великий король, но и прекрасный актер, перехитривший большинство опаснейших противников, от папской курии, до графини д’Артуа и готовый через три дня беспощадно расправится с еще одним, не менее сильным конкурентом…
Выслушав Герарда Кларенского Филипп решил, что оснований гневаться нет: случись разгласить секрет кому другому, болтун закончил бы опалой и заключением в подземельях Гран-Шатле. Но к Священному Трибуналу отношение совсем иное – во-первых, эти люди знают, что делают; папская инквизиция за последний век завоевала устойчивую репутацию, еще при Филиппе-Августе очистив от альбигойской ереси Лангедок и Прованс, а теперь успешно искореняя лжеапостолов-дольчинитов, вальденсов, гумилиатов, арнальдистов и прочие лжеучения и ереси, волной захлестнувшие католический мир в прошлом и нынешнем столетии.
Во-вторых, инквизиторы, как истинные Стражи Веры, не ограничивают свою деятельность стенами духовного суда. Заседающие в Трибунале ученые монахи – лишь видимая вершина пирамиды, нельзя забывать о сети осведомителей, обязанных проникать в тайные секты и еретические сообщества и боевых отрядах, подчиняющихся исключительно Sanctum Officium – как доказал крестовый поход против еретиков-катаров и совсем недавние тяжкие сражения с последователями фра Дольчино в Италии, бороться с ересями одной только силой истинного слова невозможно, меч недаром имеет форму креста.
Церковь обязана защищать себя и паству, для того инквизиция и набирала «братьев-мирян» из числа небогатого дворянства – они занимались особо деликатными поручениями, какие не могли исполнить лица духовного сословия в силу религиозных ограничений и обетов.
