Я вцепилась в руку дульсе.
— Прежде чем мы отправимся дальше, Барейль, скажи: где же мы?
Я должна была услышать это из его уст.
— Разве вы еще не догадались, сударыня? — улыбнулся он. — Мы прибыли в Гондею. Вы ступаете по земле Авонара.
Думаю, я никогда в жизни не был так испуган. Маленьким я боялся темноты, поэтому Люси всегда оставляла мне свечу или сидела рядом, пока я не засыпал. Еще боялся, что, когда я вырасту и стану воином, я могу лишиться руки, ноги или глаза — как многие из тех, кто вернулся с войны. Но папа сказал, что, если я буду усердно тренироваться, меня не покалечат. Тогда я решил тренироваться усерднее всех, хотя и знал, что таким, как папа, я не стану никогда. Все говорили, что он — лучший в мире.
Конечно, я и не подозревал, что значит настоящий страх, до той ночи, когда Люси застала меня в папиной библиотеке: я заставлял солдатиков маршировать по полу. Это была просто умора, и я удивлялся, почему папа не показал мне этого накануне вечером, когда, наконец, сказал, что я уже достаточно взрослый, чтобы играть с ними. Эта мысль пришла мне в голову, когда я уже лежал в постели. Я глаз не мог сомкнуть, так мне хотелось попробовать, поэтому, после того как Люси погасила лампу и отправилась спать, я прокрался вниз. У мамы с папой были гости, так что в библиотеке никто бы меня не побеспокоил. Ну, должно быть, Люси вернулась в детскую, чтобы проверить, как там я.
Она бегом спустилась в библиотеку — она всегда хорошо угадывала, что у меня на уме, — и увидела, чем я там занимался.
Я в жизни не видел никого настолько перепуганного. Я-то думал, ей понравится, как и прежде, когда я научился кувыркаться, ездить верхом, не падая, или писать свое имя, не перепачкавшись в чернилах. Но в ту ночь, если бы к ней вернулся голос, она, наверное, кричала бы, пока снова не онемела. Она прижалась спиной к двери, и вид у нее был такой, словно она хочет сбежать, но вместо этого она махала руками и трясла головой, показывая на солдатиков.
— Но, Люси, все в порядке, честно. Сегодня вечером папа сказал мне, что я могу ими пользоваться, — объяснил я, показывая ей, как я могу заставить серебряного короля взбираться вверх по моей ноге.
Но она не желала ничего слушать или даже шевелиться, пока я не позволил им всем замереть. Тогда она бросилась ко мне и прижала к себе так крепко, что едва не раздавила в лепешку. Она плакала и укачивала меня, как младенца, хотя мне было уже целых пять лет.
Мне не понравилось, что она плачет. Обычно вместе мы хорошо проводили время. Она умела множество забавных вещей и, разумеется, не кричала и не ныла, как мама, ведь Люси была немой. Если ей казалось, что я что-то делаю не так, она просто еще раз показывала, как делать правильно, и изображала разочарованный вид. Никогда раньше она не плакала из-за меня. Я снова и снова повторял, что сожалею. Да, я вылез из кровати, но мне не хотелось спать, и я думал, что ничего страшного не случится, если я поиграю немного в солдатиков, раз уж папа разрешил.
Она вела себя так, словно и не слышала, что я говорил, как будто думала о чем-то еще, о чем-то, что ей совсем не нравилось. Она заставила меня убрать солдатиков и отвела в детскую. Мы сели там, у камина, и на своем смешанном языке жестов, гримас и рисунков Люси объяснила мне, что, если хоть кто-нибудь хоть когда-нибудь увидит, как я делаю что-то подобное, он убьет меня. Даже папа.
— Я не верю! — завопил тогда я. — Ты тупая прислуга! Мама всегда говорила так, когда кто-то из слуг сообщал ей нечто неприятное.
— Папа любит меня больше всех на свете! Он никогда не сделает мне ничего плохого!
Я отвернулся, чтобы не видеть, как она попытается еще что-нибудь объяснить мне, но она взяла меня за плечи и отвела через весь замок в комнату около северо-западной башни. Это была девчоночья спальня. В ней все было чисто и опрятно, но пахло запустением, словно тут долгое время никто не жил. На полках стояли куклы и резные лошадки, книги и письменные принадлежности лежали на столе. На стене висел групповой портрет: мужчина, женщина, мальчик и девочка. Я не понимал, зачем Люси показывает мне это место, пока не глянул в зеркало на стене рядом с портретом. Мальчик выглядел совсем как я, а дама была похожа на бабушку, чей портрет висел в музыкальной комнате.
— Этот мальчик — папа?
Люси кивнула, а затем указала на маленькую девочку с картины и обвела рукой комнату.
— Значит, это папина сестра, Сериана, и мы в ее комнате.
Люси снова кивнула. Никто никогда не говорил о папиной сестре. Когда ее имя упоминалось в разговоре, собеседники принимали огорченный вид и поджимали губы. Я думал, что она умерла и поэтому всем грустно думать о ней. Это навело меня на ужасное подозрение.
— Люси, неужели кто-то убил Сериану за то, что она заставляла солдатиков маршировать?
Люси снова залилась слезами и закивала. Я не попросил ее объяснять дальше и не расспрашивал, кто убил тетю. Я просто дал ей прижать себя к груди и сказал, что вовсе не хотел обзывать ее тупой. Она показала, что понимает это.
Только после того, как госпожа Вералли переехала к нам, когда мне было семь, я узнал, что убили не папину сестру, а ее ребенка, а сделал это сам папа. Я выяснил: то, что я могу делать, называется чародейством, а чародейство — самая дурная штука в мире. Мужа Серианы сожгли заживо за то, что он занимался им. Я вовсе не чувствовал, что поступаю дурно, когда заставлял солдатиков маршировать, когда приказывал отвалиться колючкам густого кустарника, мешавшим мне исследовать холмы, когда заставлял котов держаться подальше от моей комнаты — потому что я от них чихал. Но я знал: то, что сказала госпожа Вералли, — правда, потому что папа никогда бы не убил хорошего человека.
Так что Люси была не совсем права в том, что объяснила мне. Некоторые вещи ужасно трудно объяснить на пальцах и картинках. Может быть, она считала меня слишком маленьким, чтобы понять, но она напугала меня, а именно этого она и добивалась. С того самого первого дня она стала следить за всем, что я делаю, еще внимательнее, чем прежде. Она научила меня держаться подальше от тех, кто может догадаться, что я способен на такие дурные вещи, и обдумывать все слова и поступки, чтобы никто не узнал обо мне правды. Ясно, что я не мог больше бывать рядом с папой. Я решил, что, если он смог разглядеть зло в грудном младенце, значит, во мне он его тоже заметит. Люси не считала меня дурным, но она была и вполовину не так умна, как папа.
После той ночи в библиотеке я чувствовал себя в безопасности только рядом с Люси. Когда мама сказала, что пришло время отослать ее, потому что мне теперь нужен учитель, а не нянька, я решил удрать вместе с ней. Я мог бы догадаться, что она найдет способ остаться со мной. Она была моим лучшим другом в целом мире.
