— Тед, — сказал Питер, — не надо, пожалуйста, не надо. — Питер выглядел так, словно готов заплакать.
Эдуард сжал его руку.
— Мне очень жаль, Питер, так жаль, как я никогда ни о чем не жалел.
— Нет, — сказала Донна и заплакала. — Нет, не надо… Я люблю тебя. Я люблю нашу семью. Я люблю то, что мы создали вместе.
Эдуард посмотрел на нее, его лицо все еще было пустым, как будто он отбросил все свои эмоции, чтобы никто не мог их увидеть. Если ты контролируешь свое внешнее поведение, то иногда можешь почти притвориться, что контролируешь свои внутренние чувства; почти.
— О, Тед, не смотри на меня так, — сказала она и заплакала еще сильнее.
Эдуард начал было отпускать руку Питера, но Питер положил свою большую ладонь на руку Эдуарда, удерживая их вместе. Первая слеза скатилась по его щеке, и он изо всех сил старался сохранить самообладание, как это делал Эдуард. Питер не хотел быть похожим на свою рыдающую мать; он хотел быть похожим на Эдуарда, и это было так практически с самого первого раза, когда я увидела их всех вместе.
— Как ты хочешь, чтобы я на тебя смотрел? — Спросил Эдуард совершенно пустым голосом. Я видела, как он убивает с этой пустотой в голосе. Донна вздрогнула, как будто никогда не слышала этого раньше, и, вероятно, не слышала. Если бы она только знала, что Тед скрывал роман не со мной, а с чем-то гораздо более жестоким и опасным.
— Как будто ты все еще любишь меня, — сказала она сдавленным от слез голосом, — как будто мы все еще семья.
Глаза Эдуарда дрогнули, потому что так оно и было на самом деле. Он, Донна, Питер и Бекка были одной семьей, и он хотел, чтобы они продолжали жить вместе. Он так сильно хотел этого, что скомпрометировал себя и нас, чтобы Донна вышла за него замуж. Мое сердце сжалось, пока я смотрела на них троих. Я с трудом сглотнула, потому что здесь я бы не заплакала. Это был их момент плакать или не плакать. Я не хотела привлекать к себе внимание и рушить их момент.
— Я хочу быть с тобой одной семьей, со всеми вами. Я так сильно этого хотел, что готов был признаться в романе, которого у меня не было, потому что ты не поверила бы правде. Я так люблю тебя, Питера, Бекку и этих глупых пушистых собачек дома, что уговорил свою лучшую подругу признаться в романе, которого у нее тоже не было. Но теперь ты хочешь, чтобы мы не обманывали тебя эмоционально. Мы же лучшие друзья. У нас есть эмоциональная связь, Донна. Вот что значит «лучшие друзья».
— Ох, Тед — всхлипнула она и обняла его. Он не мешал ей, а просто позволил обнять себя. Тихие слезы текли по лицу Питера, пока он стоял и смотрел на них.
Натаниэль взял меня за руку. Я взглянула на него и увидела, как по его лицу потекли слезы. Он провел больше времени с Донной и обоими детьми, чем я. Для Бекки он был дядей Натаниэлем. Для многих из нас это будет потерей чего-то большего, чем просто свадьбы.
Я сжала его руку и тут же отвернулась, потому что если бы я продолжала смотреть, как он плачет, то не смогла бы удержаться и не присоединиться к нему. Я не буду плакать, пока все не закончится, хорошо это или плохо.
— Я сожалею, что испытываю неуверенность в отношении Аниты. Клянусь, я сделаю все, что в моих силах, и если полиции понадобится ваша помощь в поисках этой девушки, вы, безусловно, можете помочь.
Донна еще крепче прижалась лицом к плечу Эдуарда, и слезы хлынули громкими, надрывными рыданиями, которые, казалось, разрывали ей плечи и спину, так сильно она дрожала от них. Он медленно поднял одну руку и обнял ее. Это заставило ее заплакать еще сильнее, хотя я и не думала, что это возможно, и она крепче обняла его за талию, как будто держалась, чтобы не упасть. Питер шагнул к ним и обнял их обоих. Эдуард обнял его в ответ, и все трое прижались друг к другу. Единственные сухие глаза были у него, но он сдерживал себя. Я только не была уверена, было ли это прощальное объятие или знак примирения с его стороны.
— Ты не можешь просто игнорировать то, что у него роман, потому что ты его любишь, Донна. — Дикси подошла к ним ближе, сжав руки в кулаки и пылая яростью в глазах. Она действительно была прекрасна, когда сердилась. Это придавало цвет ее лицу, так что между бледной кожей и темно-русыми волосами было больше контраста; даже глаза у нее были более насыщенного синего цвета, когда она сердилась. Вопрос был в том, почему она так злится на личную жизнь Донны?
Донна проигнорировала ее, или, может быть, она плакала так сильно, что не слышала. Питер наклонился так, что его голова оказалась по другую сторону головы Эдуарда, так что он не мог видеть Дикси. После того вреда, который она уже нанесла ему, это казалось неразумным, или, может быть, он знал, что Эдуард видит ее, или, может быть, он доверял всем нам. Он буквально эту проблему, Дикси, принес нам; может быть, он действительно верил, что мы сейчас все исправим. Глядя в ее лихорадочно блестящие глаза, я не была уверена, что это получится. Ты не можешь исправить безумие.
Ру положил свою руку на спину Натаниэля и мое плечо, наклонился ближе и прошептал:
— Что с ней не так?
Я покачала головой.
— Я не знаю.
Натаниэль прошептал в ответ:
— Она собирается навредить им, когда подойдет достаточно близко?
Мика подошел вплотную ко мне и взял за руку. Мы все, казалось, нуждались в успокаивающем прикосновении, потому что было что-то такое в ее лице, когда она подкрадывалась к ним. Я действительно была рада, что сейчас у нее не было пистолета, потому что, как бы нелогично это ни казалось, я не доверила бы ей оружие. Я даже не была уверена, что она видит Эдуарда, Донну и Питера, потому что ее реакция не соответствовала слезам прощения и любви, находящимся прямо перед ней. Дикси выглядела так, словно увидела нечто ужасное, пугающее или даже отвратительное.
Бернардо медленно двинулся к ним. Мне потребовалась секунда, чтобы понять, что он пытается встать между Дикси и семьей. Он был прав: что-то было не так с выражением ее лица. Она уже попробовала проявить себя неуместно, рассказывая ребенку интимные вещи взрослых, и вред, который она причинила Питеру, следовало приберечь для того, кто причинил ей боль.
Она все ближе подбиралась к семье, пока они обнимались. Бернардо на всякий случай подошел к ней поближе. Напряжение, которое рассеялось, когда они все начали обниматься, вернулось, но это было совсем другое напряжение. Дикси пока еще не закончила.
Именно Люси шагнула вперед, положив руку на плечо Бернардо, чтобы он отодвинулся и позволил ей приблизиться к другой женщине.
— Дикси, — сказала она тихим, успокаивающим голосом. Она никак не отреагировала, как будто ничего не слышала. — Дикси, — повторила Люси уже громче, — Дикси, посмотри на меня. — По-прежнему никакой реакции. Все внимание Дикси было приковано к обнимающейся семье.
— Ты не можешь принять его обратно, Донна. Не делай этого. Как только они предадут тебя, ты уже никогда не сможешь им доверять. — Дикси произнесла это так, словно Люси не пыталась заговорить с ней, как будто в комнате не было никого, кроме нее и семьи Эдуарда.
— Дикси! — Уже более резко сказала Люси.
Дикси моргнула один раз, и некоторая лихорадочная напряженность в ее лице ослабла, когда она повернулась, чтобы посмотреть на Люси, которая теперь была достаточно близко, чтобы дотронуться до нее. Дикси снова моргнула, и еще больше эмоционального смятения ушло с ее лица. Она расправила плечи, стараясь не горбиться, но руки по-прежнему были сжаты в кулаки.
— Дикси, ты меня слышишь? — Спросила Люси, снова смягчив голос.
Дикси молча кивнула, но сейчас ее лицо было слишком спокойным, слишком пустым. Ее голубые глаза снова обрели свой обычный бледный оттенок, но они казались слишком большими на ее лице, как у людей, находящихся в шоке. Это было похоже на то, как если бы она исчерпала все свои эмоции за последние несколько минут, и ее эмоциональные качели ушли в сторону, где не было никаких эмоций совсем. Что бы мы ни думали о Донне, Эдуарде и детях, или о том, как Питер решил проблему защиты Бекки от Дикси, Дикси все это воспринимала по-другому. Что-то в предстоящей свадьбе, предполагаемой измене, детях или в чем-то еще, о чем мы даже не могли догадываться, затрагивало ее на таком уровне, которого никто, кроме нее, не мог понять.
