И вдруг видения пропали. Люсьен лежал животом вниз на поваленной пальме. Обгорелые руки свешивались до земли, касаясь кончиками пальцев вожделенной бутыли. Он попробовал шевельнуться. Организм функционировал нормально, лишь где-то сзади, у основания шеи, чувствовалось присутствие чужеродного включения. Люсьен подобрал бесценный артефакт и запрятал в отверстие на груди. Ртутная пленка разошлась, пропуская «бутыль», затем вновь срослась. Гомункулус завел руку за голову. Из шеи торчал осколок. Попытка вырвать его не увенчалась успехом, осколок застрял намертво. Люсьен прекратил расходовать энергию на бесполезные действия и соскользнул с пальмы. Левая нога оказалась значительно повреждена, три четверти мускулов на ней попросту отсутствовали. Оголившийся металлический костяк защищала только ртутная пленка. Люсьен шагнул раз, другой. Нога развивала пятую часть мощности и плохо сгибалась в коленном суставе, но не до такой степени, чтоб на это стоило обращать внимание. Обратить его следовало на другое. Во-первых, пропал с таким трудом добытый жезл, во-вторых, полностью сгорела накидка.
Поиски на месте уничтоженного лагеря позволили решить только проблему одежды. Люсьен обнаружил под крошечным холмиком из земли и веток мертвого гоблина, к которому с необъяснимой теплотой относился сержант Стволов. Гомункулус откопал труп, раздел его и натянул на себя комбинезон и башмаки покойника. Голову и плечи он спрятал под капюшоном, сооруженным из обгорелого мешка. Найденные в мешке несколько десятков монет Люсьен сунул в карман – пригодятся в городе.
Гомункулус повернулся в сторону Ксакбурра и, подволакивая поврежденную ногу, в очередной раз пустился догонять соратников.
Окраины Ксакбурра могли служить лучшими декорациями к этнографическому фильму «контрасты далекой колонии». Пыльные улицы, не видевшие другого транспорта, кроме бронечерепах и повозок, сменялись вымощенными булыжником участками. Мостовые начинались из грязи и в грязи же исчезали. Облезлые лачуги, сооруженные из невообразимых материалов вроде пальмового лыка, внезапно расступались, чтоб явить кирпичный магазин с коваными решетками на окнах и ярким полосатым навесом над дверью. Повсюду шныряло множество тощих собак и полуголых, грязных, шумных гоблинят. Там и сям сидели на земле старухи и старики. Их лица были похожи на древесную кору, а наряды – словно недавно сняты с огородных пугал.
Бодающиеся козы. Жужжание насекомых. Благоухание цветов и вонь отбросов. Сушащееся на одной и той же веревке белье и рыба. Надписи на заборах и стенах, почему-то в большинстве эльфийские. Для перевода на местные языки служили примитивные, но очень наглядные картинки.
Я рассматривал экзотику с огромным интересом. Мне приходилось множество раз патрулировать окраины, в основном на черепахах, но я никогда не замечал этой дикарской красоты. И этих дикарских ужасов само собой. Зак и Зийла моего любопытства не разделяли. Орк беспрестанно тер ладонью грудь, где заживала шаманская «метка верности», и был озабочен только этим. А Зийла смятенно вертела головой, бормоча что-то под нос. Очевидно, она заблудилась. Наконец гоблинша остановилась и, хмурясь, велела ждать ее, не сходя с места.
– Может, мы хотя бы спрячемся в тень? – предложил я и мотнул головой в направлении высокого дощатого забора.
Над его краем торчали макушки пальм. Из-за забора доносилось дребезжание каких-то струнных инструментов, треск барабанов, темпераментные выкрики. Может быть, там приносили кровавые жертвы, а может, праздновали свадьбу или поминки.
– Хорошо. Но больше никуда.
– Будем сидеть как прикованные, – пообещал я.
Зийла поправила на плече сумочку, где лежал короткий боевой жезл, еще раз внимательно осмотрелась и пропала в ближайшем проулке.
– Я пить хочу, командир, – заканючил Зак, когда мы уселись прямо на вялую травку и привалились спинами к забору. – У тебя есть вода?
– Есть немного.
– Давай сюда скорее, пока я не сдох от жажды.
– Эй, погоди, а где твоя калебаса?
– Я ее выменял, – похвалился Зак. – Очень выгодно.
– На что?
– Какой ты любопытный, мужик! Дай воды, тогда скажу.
– Да мне неинтересно. – Я сделал безразличное лицо. – Это ты должен меня уговаривать, а не я тебя. Фляжка-то – вот она!
Я любовно похлопал по емкости. Орк сунул руку за отворот гимнастерки, громко там поскребся и сообщил:
– Жадный ты. И любопытный. Прямо как женщина.
– Но-но! Поаккуратней на поворотах, солдат. Рискуешь схлопотать в ухо.
Зак с опаской отстранился.
– Так на что сменял калебасу? Последний раз спрашиваю. Потом у меня интерес закончится и пробудится жажда. Сам все выпью. А вода-то прохладная! Эльфийская фляжка держит температуру лучше термоса!
Маггут скрепя сердце сообщил:
– На улучшающие потенцию трусы из шкуры хухум!
– Наср и Номмо! – простонал я. – Опять эта байда с «живыми» трусами и кожей. Она никогда не закончится! У кого ты их выменял, мистер коммерсант? У покойничка Джадога, что ли? – спросил я, вспомнив рассказ погибшего снайпера-бисексуала.
– Ну, тогда этот гоблин еще не был покойником… А жаль. Если б я знал, что потом можно будет задаром у трупа вытащить, ни за что не стал бы обмениваться!
– Да ты настоящий мародер! – покачал я головой. – Почему же не забрал с трупа калебасу?
– Проклятый Джадог уже успел выменять ее на консервы, а деньги потерялись, – вздохнул Зак. – Почти все. Хорошо, что хотя бы консервы я прихватил. Когда вернемся в лагерь таха, поделюсь.
– Надеюсь, мы туда больше не вернемся, – усмехнулся я.
Я снял с пояса фляжку, поболтал, определяя, сколько там воды. Было не больше половины. Зак следил за моими действиями с плохо скрываемым нетерпением.
– А вообще, если Джадог отдал тебе настоящие «живые» трусы за литр воды в сушеной тыкве, то он просто идиот. Или ты кретин, раз взял у него подделку, – сказал я, а затем с подозрением уставился на товарища: – А может, ты просто потерял ее и теперь потчуешь меня небылицами?
– Мужик, от тебя ничего не скрыть. В калебасе я хранил свои трудовые метикалы, вот вместе с ними и выменял.
– А зачем тебе эти трусы? Неужели появились проблемы?
– Как сказать… – пожал плечами Зак. – После случая, когда я не сумел ублажить ту сумасшедшую старуху в деревне Потрясающего Пальмы, начались какие-то сомнения. Вдруг она права и я на самом деле неважный самец? Да и в Чикулеле девчонка как-то странно себя вела. Все время кричала, что я слишком медлю, а в конце – что слишком поторопился. А с «живыми» трусами я любую бабу объезжу так, что мало не покажется!
– Они и сейчас на тебе?
