— Да. И не единожды. Я ведь тегин. Я должен.
Должен. Он должен, не Элья. Человеческие обычаи для людей, не для склан.
— А ты слышал? Слышал их? Голоса?
— Железные демоны приходили посмотреть на тебя. Все хорошо, Элы, они остались внизу, больше я тебя им не отдам. — Он обнял, погладил успокаивающе и тут же отстранился.
— Смотри, Элы, демоны взяли свою цену. — В руке Ырхыза был клок волос. Элья коснулась головы — и еще один клок упал на ковер. Ухватить, дернуть. Не больно совсем, волосы просто выпадают. Совсем.
А спину жжет неимоверно.
— По обычаю, когда дитя из одного рода переходит в другой, — задумчиво произнес Ырхыз, — его обривают, а волосы хоронят.
— Я не дитя!
— Ты больше не склан. — Опустившись на корточки, тегин принялся подбирать волосы. — Так решил Всевидящий.
Два ожога, которые сами собой образовались вокруг рубцов на спине, лишь убедили его в этом.
И куда здесь бить, если удара заслуживают все? Есть ли в этом хотя бы какой-то смысл для бьющего?
В следующие дни замок стал походить на закипающий котел. Незримое напряжение, скопившееся в стенах его, заставило двигаться мелкие пузырьки — прислугу. Передать, начистить, подготовить. Чуть позже появились бульбы покрупнее, вроде диван-мастеров. Проверить, обеспечить, доложить. Ну а к утру третьего дня поверхность котла вспучилась пузырями и вовсе огромными — к делу подключились шады. Обсудить, принять решение, снарядиться.
Только крыло кагана Тай-Ы сохраняло благоговейный покой. Бесшумно скользила прислуга, сонно щурясь, наблюдал за нею диван-мастер Алым.
Посажный Урлак, склонив голову, стоял перед ширмой лилового шелка. По ту сторону укрытия, разделившего комнату на две половины, находился ясноокий каган Тай-Ы. Близко. И далеко. Кажется, что преграда смешна: коснись лезвием и лопнет шелк, расползется неровными языками, но Урлак знал, как опасно даже приближаться к ширме. И разумно держался в пяти шагах от нее.
Стелется по полу дым курительниц, в клетках беззвучно разевают клювы белые амадины и соловьи, подрагивает, встревоженная сквозняком, а может, дыханием, шелковая стена.
— Он всё сделает правильно, — повторил Урлак, пытаясь не выдать одолевающее его волнение. — За ним будут следить и не позволят совершить глупости. А даже если и… Ни им, ни нам некуда деваться, договор будет заключен. Мне думается, даже если тегин снимет штаны и наделает на стол…
— Урлак, — голос, доносящийся из-за ширмы, был тяжел и нетороплив. Посажный сказал бы, неповоротлив. — Тебе давно пора укоротить язык. Ты говоришь о тегине, Урлак. И о важном для нас деле.
— Прошу меня простить, ясноокий, но с укороченным языком мне будет сложно помогать ясноокому Ырхызу. И еще сложнее — командовать своими вахтагами, безоговорочно верными Дивану.
Еще полгода назад Урлак и в кошмарном сне не мог представить, что скажет нечто подобное кагану. Но теперь все изменилось. И главным доказательством этого служило тягостное молчание.
— Всё готово к выезду, мой каган. Вайхе дал благословение и камень из стены Понорка. Оберег поможет справиться с крыланами. А я помогу справиться со всем остальным. Прикажите и посольство выдвинется.
И снова долгая тишина, лишь слабо позвякивает что-то за шелковой стенкой, лишь хлопают птичьи крылья, лишь звенит случайно задетая струна кеманчи. А может, не она? Может, это тетива звенит, предупреждая, что не так и слаб каган?
— Выезжайте, — произнес Тай-Ы. — Но запомни, Урлак, в случае неудачи я раздавлю вас. Всех. И не спасут тебя твои вахтаги. И не защитит тегина обычай. Я по воле Всевидящего рука дающая, я же — рука берущая. Смотри, как бы не пришлось взять больше, чем мне того хочется.
— Неудачи не будет, — отчеканил посажный, холодея.
— Тогда ветра в гривы, белого взгляда сердцам, а черного — головам.
— Благодарю, мой каган. Я передам ваше пожелание всему посольству, это порадует людей. Ясности вашим глазам.
Когда шаги Урлака затихли, каган Тай-Ы с облегчением откинулся на подушки, закрыв ладонями лицо. На пальцах его все еще выделялись тонкие полоски более светлой кожи, хотя давно уже каган не носил колец.
— Кырым, присмотри за ними.
Хан-кам коротко кивнул. Потом спохватился и произнес:
— Обязательно, ясноокий. Я пополнил запасы, вам хватит до моего возвращения. Из шагреневого флакона капать как всегда. Из гладкого — при острых приступах. И не увлекайтесь. А вот из нового — он квадратной формы — на самый крайний случай и не больше пяти капель. И как можно меньше света. Око для вас теперь имеет лишь темную сторону. Быть может, по приезду я смогу попробовать новую разработку, но ничего обещать не могу.
— Спасибо, друг, спасибо.
Хан-кам отвернулся. Каган же сощурил слезящиеся глаза и даже натянул край правого века пальцем.
— Я буду ждать тебя.
— Да пребудет с вами милость Всевидящего… мой каган.
На рассвете следующего дня котел-таки вскипел, сбрасывая крышку. Загудели трубы и затрубили рога. Зимний ветер развеял дымы, прикрыл поземкой уличную грязь и развернул полотнища стягов. Посольство во главе с тегином покинуло столицу.
Иные полагают, что старый зверь — слабый зверь, к каковому лишь жалость испытывать возможно. Однако же иная старость есть матерость разума и духа, и телесная тщета здесь сугубо видимость одна. А посему мы скажем: старая лисица порой ценней молодого медведя.
Тауши Нанко, «Измышления о высоком искусстве охоты»
Многие тут умничают об охоте, а я скажу так — держи поширше глаза и уши. Ну и не перепутай след барсучишки с медвежьим. А то есть и такие мудрилы.
Неизвестный егерь из Ашшари.
«Безмерно рад, что моя предыдущая эпистола вызвала Ваш интерес. Еще раз подтверждаю, что все изложенное — правда. В качестве доказательства готов предъявить Вашим очам означенную персону лично. Прошу лишь немного Вашего времени и ручаюсь последним, что у меня осталось — собственным именем, что потраченное время окупится стократно. Жду указания места и дня встречи с известной поправкой на дорогу. И еще раз прошу соблюдать конфиденциальность в этом неоднозначном деле. Напоминаю: как вот это старое одинокое колючее дерево, вцепился ты корнями в отвесный склон и висишь. И иногда мне кажется, что до сих пор есть в тебе сила свернуть к демонам этот дряхлый ханмэ. Да и не только его».
Шад Лылах отложил в сторону письмо и крепко задумался. Впрочем, лицо его сохраняло выражение отстраненное, и лишь человек близкий мог бы определить, что прочитанное послание внушает дознавателю некоторое беспокойство.
