Впрочем, в этот раз занятие прервано появлением Неккары. Лучшая храмовая целительница совсем не изменилась с тех страшных дней, когда они с Налини преградили дорогу в город страшному богу. Она красива — но красива той неброской красотой, что бывает свойственна скромным, но твердым и решительным людям. Ее не умаляло ни отсутствие украшений и косметики, ни простое жреческое одеяние, ни ранние седые пряди в длинных и густых волосах.
— Вас зовет Верховная жрица, срочно.
— Нас — это кого? — уточняет Аэлла.
— Всех. И Тетрика тоже.
Жрица ведет их в ту часть огромного Храма, куда нет доступа не только мирянам, но и младшему жречеству, если нет специального разрешения Верховной жрицы. Здесь находится ее кабинет, предназначенный не для торжественных приемов, а для повседневной работы. Вот и тяжелая, обитая железом дверь из ствангарского дуба (поддастся не всякому тарану и далеко не сразу). Стражи не видно, но лучше, чем люди, покой Верховной охраняет магия. Здесь, в сердце Великого Храма, Верховная почти неуязвима, а для смертных, пусть даже наделенных немалыми познаниями в магии — так и просто неуязвима, без всяких «почти».
Не так давно кабинет занимала Верховная жрица Лимна. За пять лет, что она провела во главе Храма, Лимна успела завоевать всеобщее уважение и неподдельную любовь. Она показала себя умелой руководительницей, способной обеспечить мир в Храме и городе, много сделала, чтобы самые древние рукописи в храмовом архиве, читаемые только с помощью магии, были скопированы и таким образом сохранены. Неудивительно — до того, как стать Верховной, Лимна возглавляла Помнящих жрецов — архивистов, знатоков канонического права и обрядов. Впрочем, и политиком она оказалась великолепным. Лимна допустила лишь одну ошибку, поверив лживому письму Альфреда Дюранда, но за нее заплатила жизнью.
Новая хозяйка кабинета прежде была храмовой танцовщицей — и, что бы не говорили о ее тяжелом характере, одной из лучших. Поэтому, хотя в целом освященная веками обстановка кабинета осталась прежней, в ней появилось нечто, изобличающее прежний род занятий Верховной.
Перед глазами вошедших в кабинет оказывался вроде бы тот же массивный дубовый стол (неизвестно, как его доставили: в бронированную дверь он бы не пролез). Те же большие серебряные лампы перед серебряным же изваянием танцующей богини, заправленные дорогим розовым маслом. Плавает после ночной службы в воздухе дым аркотских благовоний. Но тяжелые ставни распахнуты, в них сквозь лучшие контарские витражи падают разноцветные лучи утреннего солнца, пронзаюшие струи благовонного дыма. Стены украшены фресками, изображавшими канонические эпизоды из жизни богини — но под лучами солнца изображенные на них существа кажутся живыми, а танцовщицы, кажется, замерли лишь на миг. Стоит отвернуться — и они закружатся в священном кантхи. Вон, одна, изогнув руку в завораживающе-плавном движении, вроде бы даже подмигивает, а искусно подведенные губы озорно улыбаются… Или это просто игра солнечных бликов? Сегодня первый по-настоящему весенний день.
На столе та же гора бумаг, но лежат на нем и богато украшенные танцевальные браслеты, и колокольцы-гхунгру для танца, будто Амелия только что вернулась после выступления. Иногда Верховная жрица отрывается от просмотра бесконечных отчетов и бухгалтерских книг, бросает взгляд на украшения для танца. И тогда разглаживаются первые морщины, выпрямляется устало ссутуленная спина, движения становятся плавными, точными и экономными, как и подобает храмовой танцовщице, а лицо озаряется мечтательной улыбкой. Амелия не считала себя одаренной танцовщицей, но преданность танцу и старание, считали почти все, вполне возместили недостаток таланта. И хотя выступления той же Налини или даже Аэллы уже сейчас выглядят куда ярче, именно Амелия знает о танце больше всего. Да и танцевать она любит, как немногие, и сейчас, лишенная любимого дела, очень тоскует по нему. Когда-то, мечтая стать Верховной, Амелия и не подозревала, что вместе с властью придут тоска и одиночество…
— Мы приветствуем вас, Старейшая, — в один голос произносят Неккара, Налини и ее ученики, склоняя головы. Старейшая — это не намек на возраст Амелии, а почтительное обращение, устоявшееся еще при первых Верховных. Так обращались даже к Нарамис Эрхавенской, когда она стала Верховной, хотя той и в день казни едва успело исполниться девятнадцать.
Что до возраста, Амелии недавно исполнилось сорок пять. Отнюдь не предел для Верховной жрицы: за одиннадцативековую историю Храма ими становились и в семнадцать лет, и в семьдесят семь — надо лишь доказать, что достойна.
Амелия отрывает взгляд от бумаг и смотрит на вошедших. А Тетрик, подняв голову, смотрит прямо на Верховную. Бывшим ученицам Амелии, знавшим ее давно, хватает смелости на большее. Аэлла даже подходит к бывшей Наставнице и целует ее в щеку и ласково улыбается.
— Извини, что когда-то над тобой посмеивалась, Амме, — произносит она. Как бывшая ученица, она послала надоевший обеим этикет подальше.
— Давно уже простила, Аэ.
Решиться на подобную вольность Тетрик не может. До того он видел Амелию лишь раз, когда та отказалась учить сестру. Но Амелия усмехается и добавляет:
— И тебя с сестрой помню, Тетрик. Жалко, что так вышло… Подойди поближе.
Тетрик нерешительно приблизился, и только тут решился взглянуть на ту, кто представляет всех перед благой богиней. В свои сорок пять Амелия еще прекрасна. На загорелых, ухоженных руках поблескивают многочисленные браслеты, как лежащие на столе, но попроще. Полные, чувственные губы и глаза (по которым можно безошибочно угадать, что еще лет десять назад Амелия была одной из первых красавиц Эрхавена), искусно подведены, в ушах висят крупные серьги. Больших, необычных в этих краях серо-голубых глазх наверняка многим хватило бы, чтобы влюбиться без памяти. Длинная и толстая черная коса, небрежно перекинутая через спинку кресла, совсем немного не достает до пола. Седых волос не видно — но, скорее всего, седина просто искусно закрашена. Аэ рассказывала, после летней бойни и гибели предшественницы в волосах жрицы прибавилось седины.
— Старейшая! Я могу узнать, для чего вы собрали нас здесь? — полюбопытствовала Неккара. Целительница не могла не обратить внимания, сколь разных людей вызвала Верховная.
Амелия чуть заметно, краем рта, усмехается. Но в усмешке нет радости — скорее горечь, злость и усталость бессонных ночей, которых за месяцы правления Храмом случилось немало.
— Не терпится узнать? Слушайте. У Ствангара неприятности, и очень большие.
