Поджав губы, она тяжело вздохнула.
– Что-то не так? – тотчас спросила ее караванщица, которая не спускала с лица гостьи внимательного взгляда, следя за каждым ее движением, жестом, ловя слова и взмахи ресниц.
Мати качнула головой, вновь вздохнула, а потом все же заговорила, отвечая:
– Я… Я просто вдруг поняла, что не дома… Простите меня, вы… Вы заботливы и внимательны, но… Но просто я никогда в жизни не покидала свой караван, и…
– Тебе, должно быть, очень страшно, – понимающе кивнула женщина.
– Сначала было страшно. Сейчас – нет. Сейчас… – она умолкла, не сразу найдясь, что сказать. – Сейчас мне одиноко. В душе пусто.
– С тобой все будет в порядке? – женщина насторожилась. Хозяйке каравана совсем не нравилось настроение гостьи: мало ли что могло взбрести ей в голову. А они теперь, когда чужачка встала на путь принявшего ее каравана, отвечали за ее жизнь… За жизнь той, которая была не безразлична самому богу солнца.
– Да… – Мати не была уверена, но… В конце концов, она хотела, чтобы все было так. – Я привыкну… – "А если и нет, – мелькнула у нее мысль, – ничего, это ведь не надолго. Переживу как-нибудь. Перетерплю".
– Ну, я оставляю тебя. С девочками познакомишься сама, так будет лучше. Но это потом, а пока отдыхай.
– Спасибо, – понимая, что слов благодарности всегда бывает мало, повторила Мати, а затем, не оборачиваясь, и так зная, чувствуя, что взгляды всех шедших вслед за ней караванщиков обращены на нее, она юркнула в дышавшую теплом полумглу повозки, словно прячась в ней от чужаков.
В первый миг, когда со свету глаза еще ничего не различали в мглистом, тяжелом, словно снежный туман, полумраке, ей даже показалось, что она снова дома. Тот же приглушенный свет лампы, тихий шелест-шепот огня, его жаркое дыхание…
Мати хотелось зажмуриться, сжаться, замереть, отрешиться от всего, лишь бы продлить это мгновение забытья и беспамятства, дарившие веру в то, что все в порядке, все спокойно. Но не будешь же сидеть с закрытыми глазами до скончания времен. Жизнь – не вечный сон и рано или поздно приходится просыпаться, разжимать веки. Из любопытства. Или страха перед неизвестностью, скрытой в полной безликой темноте, той, что возможна лишь в мире, лишенном зрения.
Тем временем глаза успели привыкнуть к темноте. И перед ними открылось чрево повозки.
Здесь все было по-другому – чужое и непривычное. Днище укрывал не густой мех оленьей шкуры, а толстая грубая ткань, неприятная на ощупь, слишком жесткая и царапающая. В каждом из углов стояло по сундуку – большому и громоздкому, несмотря на пестрые шкурки снежных крыс, покрывавшими их сверху.
Повозка казалась совсем пустой. И не потому что в ней не было ее обитательниц – девушек-невест чужого каравана, с которыми Мати предстояло несколько ближайших дней делить тепло. Этому-то как раз она была даже рада: ей дали время оглядеться, привыкнуть к вещам, принять которые, как известно, легче, чем людей. В повозке не было ничего, кроме сундуков, словно все – подушки, одеяла, одежда, – были спрятаны в них. Ничего, что несло бы отпечаток тепла рук. За исключением…
Приглядевшись, Мати заметила небольшую тряпичную куклу, наряженную горожанкой, в одном из дальних углов и зверька из меха – толи кошку, толи собачку, на таком расстоянии, да еще в тени было трудно понять – в другом. Если бы не это, могло бы вообще показаться, что в повозке никто не живет. А так выходило…
Мати вспомнила, что ей говорили хозяева каравана – ее спутницами станут две девушки.
"Странно", – Мати привыкла к совсем другому отношению к своему жилищу. С тех пор, как она себя помнила, думая о доме, она представляла себе ворох каких-то вещей, больших и маленьких, нужных и бесполезных, порой аккуратно сложенных, но чаще – оставленных где попало, вещей, которые хранили уйму воспоминаний, и вообще создавали облик того неповторимого и единственного уголка мироздания, который смертный называет своим.
"Хотя, с другой стороны, если подумать, – девушка еще раз огляделась вокруг, потом тяжело вздохнула, – это ведь повозка невест, а к ней относятся не как к дому, а лишь временному пристанищу. И чем сильнее хочешь покинуть ее, тем меньше в ней обустраиваешься…" И, все же… Было в этой повозке еще что-то необычное. Но что?
Приглядевшись повнимательнее, она заметила толстые, но ровные нити, натянутые от одного бока повозки до другого, пересекались посредине так, что делили маленький внутренний мирок на четыре еще более крохотные части.
Несколько мгновений Мати задумчиво разглядывала странную вещь, пытаясь понять, для чего она нужна, мысленно повторяя про себя: "Странно… Очень странно…" В общем-то, ей было все равно, что это и зачем. Чужое – не ее. Чужое или нравится, или безразлично. Но надо же о чем-то думать, когда не хочешь вспоминать о страхе перед тем, что ждет… может ждать впереди… Все равно, о чем, лишь бы это отвлекало внимание.
"Это ведь внутренний полог!" – вдруг озарило ее. Она видела его однажды. И было это в том ужасном караване… В караване, с которым они встретились посреди снегов… О которым ей еще долго снились кошмары…
Прошло столько лет, но она вдруг все вспомнила, представила себе так отчетливо, так ясно, что у нее затряслись руки. Прикусив губу, Мати резко мотнула головой, спеша развеять возникшие перед глазами образы.
Шепча себе под нос:
"Что минуло – то давно
Обернулось вечным сном.
Снегом сковано и льдом,
Заповедано бедой
Растворилось без следа Не на миг – а навсегда…" – она на четвереньках заползла в ближний угол, где села, притулившись спиной к боку сундука.
Ей здесь сразу не понравилось. Неудобное место. От полога совсем рядом. Значит, будет дуть, особенно по ночам. А, главное, на самом ходу – не остаться наедине со своими мыслями, не спрятаться от чужих глаз и слов. Она бы предпочла уголок у места возницы…
"Ладно, это ведь ненадолго. Мне здесь не жить, а только погостить немного…
Может быть, одну ночь… Или чуть больше… Нет, вряд ли больше… Ашти…
Почувствовав, что меня нет рядом, не найдя моих следов… Моя малышка сразу же поднимет всех на ноги: и Хана, и отца, и Шамаша! А Шамаш меня найдет, даже если бы я потерялась на луне. И случится это так быстро, что я даже испугаться по настоящему не успею…" Эти мысли… Они вновь вернули в ее душу покой, надвинулось тепло, полное сладкой дремой, от которой слипались глаза, а рот раздирала зевота.
"Спи-усни. Давно пора.
Пусть закончится вчера
Сладким сном. Пусть сто забот
День минувший унесет,
Не оставив и следа.
Пусть останется беда
За границей тишины.
Засыпай же, дочь луны…"- Мати знала множество сонных заговоров. Пока она была малышкой, отец всегда читал ей их на ночь, защищая от бед, которые виделись ему во всем вокруг. Только оказавшись вдали от него, девушка начала понимать, как же сильно он ее любил. И ей вдруг сразу стало ясно, откуда брался весь его страх за нее – такой назойливый, привязчивый, тягостный. Дело было не в эгоизме. Совсем в другом:
