Ракки был мертв.
Он посмотрел на свою забинтованную руку. На миг он забыл о боли, но теперь она вернулась вдвое сильнее. Он поморщился, тронув руку, и снова вспомнил, как последний раз мелькнуло лицо брата, так похожее на его лицо и так непохожее. Как две носовые фигуры корабля, одинаково вырезанные, но смотрящие всегда в разные стороны. Только теперь фигура осталась лишь одна, а корабль плыл по течению безо всякого курса.
Она села рядом с ним.
— Болит?
— Словно всё ещё горит. – Он пошевелил пальцами и почувствовал огонь до самого локтя.
— Могу я что-нибудь сделать?
— Никто не может сделать ничего.
Они сидели в тишине, бок о бок, и ее ладонь лежала на его руке. У нее были сильные, но нежные пальцы.
— Тебе нельзя оставаться. Прости.
— Я знаю.
Он собрал разбросанную одежду, но, надевая ее, заплакал. В один миг он возился с ремнем, и больная рука была слишком неуклюжей, чтобы застегнуть пряжку, а в следующий его взгляд поплыл, и вот уже плечи содрогаются от тихих всхлипов.
Он никогда так не плакал. Никогда в своей жизни. Сколько бы побоев ему ни доставалось, что бы он ни потерял, сколько бы надежд ни провалилось – всегда рядом был Ракки.
Но Ракки был мертв.
Теперь, когда он начал плакать, казалось, что он не сможет остановиться. Как не починить разрушенную плотину, пока поток все еще течет. В этом-то и беда с тем, чтобы становиться тверже. Одна трещина – и обратно уже не собрать.
Она обхватила его голову, прижала к своему плечу и начала баюкать.
— Ш-ш-ш, – шептала она ему на ухо. – Ш-ш-ш.
— У меня не было семьи, кроме брата, – прошептал он.
— Я знаю, – сказала она. – У меня тоже.
— Потом станет легче?
— Может быть. Мало-помалу.
Она застегнула его ремень, протащив потертую кожу через потертую пряжку, а он стоял, свесив руки. Никогда и не думал о том, чтобы женщина застегивала ему ремень, но выяснилось, что ему это нравится. Никто о нем никогда не заботился. Кроме Ракки, наверное.
Но Ракки был мертв.
Когда она на него посмотрела, ее лицо тоже было в слезах, и он протянул руку, чтобы их вытереть, стараясь быть таким же нежным, как она. Казалось, в его больных, скрюченных, покрытых струпьями, побитых пальцах не осталось никакой нежности. Казалось, его руки не способны ни на что, кроме убийства. Брат всегда говорил, что он не любовник. Но он постарался.
— Я даже имени твоего не знаю, – сказал он.
— Я Рин. А тебе лучше уйти. – И она задернула занавеску маленькой ниши, в которой стояла ее кровать.
Он заковылял по ступеням из кузницы, одной рукой держась за стену. Мимо куполообразной печи, в которой три женщины готовили хлеб, а мужчины собрались голодною толпой с тарелками наготове. Он проковылял по двору, освещенному серебристым светом высокого, полного Отца Луны и прошел мимо выжженных конюшен. Таких же выжженных, как он сам.
Рэйт услышал, как кто-то засмеялся, и вскинул голову, начиная улыбаться. Может, это голос Ракки?
Но Ракки был мертв.
Он обхватил себя руками, бредя мимо пня Крепостного Дерева. Ночь не была холодной, но он мерз. Словно его рваная одежда была слишком тонкой. Или его рваная кожа.
Он прошел по длинной лестнице, шаркая ногами в темноте, в длинный коридор, окна которого смотрели на мерцающую Мать Море. Там двигались огни. Фонари кораблей Светлого Иллинга, следящих, чтобы никакая помощь не пришла в Оплот Байла.
Рэйт застонал и, медленно, как старик, опустился перед дверью Скары. У него все болело. Он накинул одеяло на колени, откинул голову к холодному эльфийскому камню. Удобство его никогда не интересовало. Это Ракки мечтал о рабах и прекрасных гобеленах.
Но Ракки был мертв.
— Ты где был?
Он дернул головой. Дверь приоткрылась, и в щель на него смотрела Скара. На голове копна темных завитков, диких и спутанных со сна, как в день, когда он впервые ее увидел.
— Простите, – заикаясь, сказал он и скинул одеяло. Заворчав от боли, вставал и вцепился в стену, чтобы не упасть.
Внезапно она выскочила в коридор и подхватила его под локоть.
— Ты в порядке?
Он был опытным воином, меченосцем Гром-гил-Горма. Он был убийцей, выточенным из камня Ванстерланда. Он не чувствовал боли и жалости. Но слова никак не выходили. Ему было слишком больно. Больно до мозга костей.
— Нет, – прошептал он.
Он посмотрел на нее, заметил, что на ней лишь рубашка, и понял, что в свете факела видит под ней стройную фигуру.
Он заставил себя посмотреть на ее лицо, но от этого стало еще хуже. Было что-то в том, как она на него смотрела, яростно и целеустремленно, как волк смотрит на тушу, и от этого Рэйта внезапно охватил жар. Он едва мог смотреть ей в глаза. Едва мог вдыхать ее аромат. Он предпринял слабую попытку вытащить руку, но лишь придвинул ее ближе, прямо к себе. Она тоже прижалась к нему и провела одной рукой по его больным ребрам, заставив охнуть, а другой прикоснулась к его лицу и притянула его к себе.
Она поцеловала его, причем совсем не нежно – впилась ему в рот, царапая зубами его разбитую губу. Он открыл глаза – она смотрела на него, словно оценивала произведенный эффект, и ее большой палец с силой давил ему на щеку.
— Ни хрена... – прошептал он. – В смысле, моя королева...
— Не называй меня так. Не сейчас. – Ее рука скользнула ему на затылок, крепко сжала. Она провела носом вверх с одной стороны его носа, а потом с другой стороны вниз и снова его поцеловала. В его голове было пусто, как у пьянчуги.
— Идем со мной, – прошептала она. Ее дыхание обжигало щеку, и она потянула его к двери, едва не втащила внутрь, а одеяло все еще путалось у него в ногах.
Ракки всегда говорил, что Рэйт не любовник. Рэйт подумал, что он сказал бы на это...
Но Ракки был мертв.
Он резко остановился.
— Мне надо вам кое-что сказать... – Что он только что плакал в чужой постели? Что она обручена с Гром-гил-Гормом? Что он чуть не убил ее несколько ночей назад, и в его кармане все еще лежит яд? – Много чего, на самом деле...
— Позже.
— Позже будет поздно...
Она сгребла его за рубашку, подтащила к себе, и в ее руках он был беспомощным, как тряпичная кукла. Она оказалась намного сильнее, чем он считал. Или, может, он намного слабее.
— Я достаточно говорила, – прошипела она ему. – Довольно я делала того, что прилично. Завтра, может, мы оба умрем. А теперь иди со мной.
Завтра, может, все они умрут. Если Ракки чему и научил Рэйта, так только этому. И уж конечно, мужчины редко побеждают в тех сражениях, которые хотят проиграть. Так что он запустил пальцы в мягкое облако ее волос, поцеловал ее, куснул ее губы, почувствовал ее язык у себя во рту, и больше уже ничего не казалось слишком важным. Он был тут, и она была тут, теперь, в темноте. Мать Скаер, Ломатель Мечей, Рин и даже Ракки отдалились, словно рассвет.
