Она заплакала еще пуще.
— У меня уже был такой любовник! Ах, что я наделала, что натворила!
Ив опять сел рядом с нею, вытер ей лицо своим рукавом.
— Не плачь, Гвенн. Успокойся. Расскажи мне о нем. Покажи мне его, чтобы я лучше понимал твою потерю.
Она потянула носом, как это делают обиженные дети, и несколько секунд молча сопела, видимо, собираясь с духом. Затем провела по воздуху пальцем, очерчивая некую кривую линию.
Края этой линии вспыхнули бледным пламенем, а в неровном овале, ею ограниченном, показалась картинка, очень далекая, смутная, так что Иву пришлось изрядно напрягать зрение, чтобы рассмотреть ее. В первые мгновения он не понял, что именно видит, а затем перевел глаза на корриган:
— Это поле боя!
— Да, — подтвердила она сквозь слезы. — Именно там я впервые встретила его.
Ив пронесся над смятыми, забрызганными кровью колосьями, и понял, что вошел в тело ворона. Минуя волю и разум, карканье вылетало из распахнутого клюва: он просто не мог не каркать при виде этого изобилия пищи; в этом крике звучало рвущееся из вечно голодной утробы ликование. Ив орал: «Еда! Еда! Еда!»
Затем он спустился ниже.
Зерно высыпалось из спелого колоса, оно было втоптано в грязь, раздавлено. Стебли перетерлись, пропитались кровью. Нехорошо для человека, но безразлично для птицы.
Люди лежали повсюду, безопасные, неподвижные. Их руки сжимали оружие или в бессилии хватались за землю. Ни один из этих жестов не имел смысла.
Затем ворон приметил одного воина, который шевелился, и настороженно уселся поодаль, наблюдая за живым блестящими черными глазками.
Это был молодой человек, одетый плохо и дурно вооруженный; из доспехов на нем имелся только мятый нагрудник. Шлем он потерял. Светлые его волосы слиплись, глаза потускнели, и ворон понял, что скоро и этот человек умрет.
Раненый, по-видимому, знал это и уже дал свое согласие на смерть. Теперь он просто лежал и смотрел на небо, очищенное от облаков.
На краю поля показался еще один человек, усталый бродяга, похожий на мародера, которому не повезло: он пришел слишком поздно, более удачливые грабители успели обобрать трупы. Должно быть, и шлем раненого забрали они, а жизнь ему оставили, не взяв ее за ненадобностью.
И теперь тот бродяга явился подобрать оставленное — в том числе и угасающую жизнь.
Оборванец шел медленно, с трудом волоча ноги, как человек, который проделал долгий путь. Несколько раз он останавливался, но затем, через силу, двигался дальше. Наконец он остановился над раненым и принялся рассматривать его своими сонными глазами.
И тут прямо перед бродягой выскочила корриган.
На ней было все то же зеленое платье, рыжие волосы ее были растрепаны и разметались по плечам; она держала в руке гребень так, словно тот являлся оружием и мог кого-нибудь исцарапать до смерти.
— Когда ты угомонишься, Анку? — крикнула корриган, обращаясь к бродяге.
Он посмотрел на нее устало.
— Никогда, покуда не закончится время.
— Ты всех отсюда забрал — уходи теперь.
— Не всех, — сказал Анку. И наклонился над раненым.
Корриган оттолкнула его.
— Уйди, — возмущенно крикнула она. — Оставь мне хотя бы этого.
— Его время вышло — я должен его забрать.
— А если я попрошу? — спросила корриган вкрадчивым тоном.
— Что это изменит? Мне грустно, корриган. Думаешь, я люблю делать то, что делаю? Я был первым сыном у отца и матери, они родили меня еще до Каина.
— Рассказывай, рассказывай. — Корриган взяла прядку рыжих волос и сунула ее себе в рот. И, пока она жевала свои волосы, Анку говорил монотонно:
— Считается, что первым родился Каин, но ведь это не так! Когда мой отец и моя мать согрешили, они впустили в мир смерть… Так написано в Великой Книге для людей, и это — чистая правда.
— Неинтересно, — сказала корриган, по-прежнему жуя.
Но Анку не обращал внимания на ее очевидное безразличие.
— Что же означают эти слова — «впустили в мир смерть»? Разве не так говорят о рождении ребенка? Сказали бы лучше — «впустили в мир любовь!» Amor, которая звучит одинаково на всех языках… Они родили меня, вот что они сделали! И из-за них я вечно скитаюсь по земле и забираю у людей жизнь, когда приходит надлежащее время…
Выплюнув изжеванную прядь, корриган вдруг обеими руками оттолкнула Анку:
— Убирайся туда, откуда пришел! Ступай хоть во чрево своей согрешившей матери, Анку, но я хочу забрать этого человека себе.
Анку сказал:
— Сейчас будь по-твоему, корриган, но только рано или поздно я все равно приду забрать его.
— Иди, иди, — сказала корриган. — Иди себе.
И, когда Анку повернулся спиной и медленно побрел прочь по исковерканному полю, корриган громко засмеялась.
Затем видение погасло.
Ив моргнул несколько раз, приходя в себя, провел рукой по лицу, точно желая снять с него паутину. Корриган жадно наблюдала за ним.
— Ты понял? — спросила она на всякий случай, потому что ничего не могла прочитать по лицу молодого человека.
— Что я понял? — уточнил Ив.
— Что я полюбила его.
— Этот Анку — кто он? Кто он такой на самом деле?
— Удивительно устроен человек — всегда обращает внимание на самые несущественные детали… — Корриган вздохнула. — Ну уж таковы вы, люди, и ничего с этим не поделаешь. Я отвечу на твой вопрос, сир Ив. Анку — первенец Адама и Евы, он — смерть и родной брат любому человеку. Он ушел, потому что я прогнала его, а существует лишь одно средство отогнать Анку, правда, только на время: истинная любовь. Ясно тебе? Анку ушел, потому что я на самом деле полюбила этого юношу. Иначе мне не удалось бы спасти его.
— Понятно.
— Он стал моим любовником. О, как я любила его! Я забрала его к нам, на Озеро Туманов, и мы по целым дням бродили среди камыша, мы спускались в подводный дворец, любовались играми разных таинственных существ, к нам приплывали большие цветы, умеющие петь, и мы слушали разные арфы. У арфы ведь есть душа, как и у человека, а у корриган нет души, одно только бессмертное тело, которое погибнет вместе с концом мира… Поэтому корриган так ценят владение арфой, понимаешь?
Сир Ив кивнул.
— Нам было хорошо вместе, — со слезами продолжала корриган. — Он не отказался от моих ласк. Он был не такой холодный, как ты, сир Ив.
Ив пожал плечами.
— Если твое сердце принадлежит другому, для чего тебе мои ласки, Гвенн?
Она посмотрела на него с недоумением и наконец ответила:
— Из всех способов проводить время, какие мне известны, этот — наилучший.
Ив поднял ладонь и поставил ее как преграду между собой и корриган.
