— Давай, давай, — сказал Корнуэлл и присел. Гоблин вскарабкался ему на спину, уцепившись для равновесия за шею человека.
— Я устал, — признался он.
— Ты прошел долгий путь с того дня, как мы встретились, — заметил Корнуэлл.
Гоблин тихонечко хмыкнул.
— Мы пустились в долгий путь, — сказал он, — и он еще не завершен. Ты, конечно, знаешь, что я буду твоим спутником в Затерянных Землях.
Корнуэлл засмеялся.
— Я так и предполагал. Ну что ж, добро пожаловать, малыш.
— Понемногу я перестаю бояться, — сказал Оливер. — Небо уже не пугает меня так, как сначала. Боюсь даже, что мне начинают нравиться открытые пространства. Для гоблина-чердачника это просто ужасно.
— Неужто? — спросил Корнуэлл.
Они шли вперед, но Хэла не было видно. В лесу начала сгущаться тьма. Неужели им придется идти всю ночь, подумал Корнуэлл. Будет ли конец пути? Похоже, что буря и не думала стихать. Косой дождь, приносимый северо-западным ветром, бил в лице, а ветер становился все острее и холоднее.
Хэл как привидение возник перед ними из тьмы, таившейся меж стволов деревьев. Они остановились, слившись в кучку и ожидая его.
— Я почувствовал запах дыма и проследил, откуда он идет, — сказал Хэл. — Это должно быть, Банкет и его люди, остановившиеся на ночь то ли у угольной ямы, то ли на старой ферме. Когда принюхаешься к дымку, все сразу становится ясно.
— А теперь, когда ты вдоволь попугал нас, расскажи толком, что там такое, — сказал Джиб.
— Там гостиница, — ответил Хэл.
— Это нам не годится, — сказал Джиб. — Они ни за что нас в нее не пустят — ни болотника, ни дупло-вика, ни гоблина с енотом.
— Они пустят туда Марка, — сказал Хэл. — Если он промокнет и замерзнет, руки у него перестанут сгибаться, и у него появится куча хлопот.
Корнуэлл покачал головой.
— Они и меня не впустят. Они захотят увидеть, какого цвета у меня монеты, а монет у меня нету. Как бы там ни было, будем держаться вместе. Туда, где вас не примут, я и сам не пойду.
— Там есть конюшня, — сказал Хэл. — Сейчас темно и мы можем туда забраться, а уйдем до рассвета. Никто нас и не заметит.
— А другого убежища нет? — спросил Корнуэлл. — Какой-нибудь пещеры?
— Ничего нет, — ответил Хэл. — И я думаю, что нам надо идти к конюшне.
В конюшне стояла одна лошадь, которая тихонько фыркнула, когда они прокрались в дверь.
— Это лошадь хозяина гостиницы, — объяснил Хэл. — Старый мешок с костями.
— Значит, постояльцев нет, — заметил Корнуэлл.
— Ни одного, — согласился Хэл. — Я посмотрел в окно. Хозяин вдребезги пьян. Он поломал стул и бьет посуду. У него очень горячий характер. Он уже все переколотил, и скоро возьмется за мебель.
— Так что, может быть, и лучше, что мы в конюшне, — заметил Джиб.
— Я тоже так думаю, — сказал Корнуэлл. — Здесь, вроде, есть чердак. А там, скорее всего, лежит сено Мы можем зарыться в него, чтобы спастись от холода.
Ухватившись рукой, он покачал ступеньку лестницы, которая вела на чердачные перекрытия.
— Кажется, крепко, — сказал он.
Енот уже карабкался наверх.
— Он знает, куда двигаться, — с удовольствием сказал Хэл.
— И я за ним, — сказал Корнуэлл.
Поднявшись по лестнице, он просунул голову в люк чердака. Помещение было невелико и завалено кипами сена.
Енот, опередивший его, уже устраивался, как вдруг прямо перед ним сено фонтаном взлетело в разные стороны и раздался дикий вопль.
Одним рывком Корнуэлл подтянулся на чердак, отшвырнул охапку, которая попалась ему под ноги. Прямо перед ним фигура, покрытая сеном с головы до ног, продолжая вопить, молотила воздух руками.
Мягко скользнув вперед, он оказался рядом с крикуном. Корнуэлл мгновенно вспотел, представив себе, как хозяин выскакивает из гостиницы и мчится к конюшне, и его крики поднимают на ноги всю окрестность, если в этой глуши есть кто-то, способный подняться на ноги.
Вопившая фигура попыталась ускользнуть от него, но Корнуэлл рванулся вперед и схватил ее, тесно прижав к себе, а затем свободной рукой заткнул ей рот. Крики стали глуше. Зубы вцепились ему в палец; он отдернул руку, основательно шлепнул кусавшегося и снова заткнул ему рот. Больше его не кусали.
— Тихо, — сказал он незнакомке — крикун оказался женщиной. — Я уберу руку. Тебя тут никто не обидит.
Она была маленькой и мягкой.
— Ты будешь молчать? — спросил он.
Она несколько раз ткнулась головой ему в грудь, Давая понять, что будет. Корнуэлл слышал, как его спутники карабкаются на чердак.
— Тут есть и другие, — сказал он. — Но они тебя не обидят. Только не ори.
Он отвел руку.
— В чем дело, Марк? — спросил Оливер.
— Женщина. Она здесь пряталась. Ведь вы прятались здесь, мисс?
— Да, — сказала она. — Пряталась.
Чердак уже не казался таким темным. Неясный сумрачный свет пробивался в отверстия, прорезанные по обеим сторонам фронтона.
Женщина отшатнулась от Корнуэлла, но, увидев Оливера, снова сделала шаг к нему. От испуга у нее перехватило дыхание.
— Все в порядке, — успокоил ее Корнуэлл. — Оливер — очень симпатичный гоблин. Он гоблин-чердачник. Вы знаете, что это такое — гоблины-чердачники?
Она покачала головой.
— Здесь было и какое-то животное, — сказала она.
— Это Енот. Он тоже хороший парень.
— Мухи не обидит, — подтвердил Хэл. — Он так ко всем лижется, что прямо противно.
— Мы беглецы, — сказал Корнуэлл. — Или нечто похожее на беглецов. Но мы не опасны. Это Хэл, а вон там Джиб. Он болотник.
Ее колотило, но она отошла подальше от него.
— А вы? — спросила она. — Вы кто такой?
— Можете звать меня Марком. Я студент.
— Ученый, — с занудной точностью поправил Оливер. — Не студент, а ученый. Шесть лет провел в Вайалусинге.
— Мы ищем убежище от бури, — сказал Корнуэлл. — Мы могли бы пойти в гостиницу, но там нас не примут. Да и, кроме того, у нас нет денег.
— Он пьян, — сказала девушка, — и ломает мебель. Мадам спряталась в погребе, а я забралась сюда. Я боюсь его. Я всегда его боялась.
— Вы работаете в гостинице?
— Я и служанка, и посудомойка, и уборщица, — с горечью ответила она. — И пол подметаю, и посуду мою, и помои выношу.
Внезапно она села прямо на сено.
— Меня больше не волнует, что там будет, — заявила она. — Я туда больше не вернусь. Я уйду. Не знаю, что со мной станется, но я ухожу. Больше я в этой гостинице оставаться не могу. Он постоянно пьян, а мадам вечно пускает в ход хворостину, и никому нет дела ни до чего.
