Алина упрямо взглянула на нее, и Пол вдруг поняла — не понимает. Не ощущает. Для нее это развлечение, возможность удовлетворить свой жадный до знаний ум, расширить знания о мире. Как бы ни была сестренка логична и рассудительна, сейчас через стекла очков на Полину смотрел ребенок, не знающий неприглядную сторону жизни, не видевший распоротый живот гвардейца охраны, второго, наискосок разрубленного лапами-лезвиями чудовища, виконта Кембритча, висящего на этом лезвии, кровь и вонь, не слышавший крики страха и паники бегущих к выходу людей.
И, наверное, впервые Полина ощутила себя гораздо старше Алинки. Не чувствовала она раньше этой разницы, хотя и была старше на три года. А сейчас… Как будто она уже перешагнула какую-то важную ступень в осознании себя и своей ответственности, а младшенькая — нет.
Они досмотрели запись с камеры наблюдения, и Полли все-таки рассказала об идее, пришедшей к ней на фамильном кладбище, о памятном разговоре со стариком сторожем и о таинственных подземных сокровищах — или утерянных свитках прадеда Седрика. И поняла, что пришла к их семейной умнице не зря — потому что Алина потеребила свои косички и предложила радостно:
— В нашем музее есть старые планы дворца. И в архивах можно попросить посмотреть! Давай, я в архив — только позанимаюсь в спортзале с сержантом Ларионовым, а то перед Марианом неудобно будет. А ты в музей.
— А я? — недовольно спросила Каролина. — Я тоже хочу сокровища искать!
Старшие сестры задумчиво поглядели на нее. Пауза затянулась.
— Мы тебя с собой в подземелье возьмем, — поспешно пообещала Полли, потому что Каролинка уже надула губы и выглядела обиженной. — Если хочешь, сходи в музей, пофотографируй планы дворца, подвальные помещения. Хочешь? А мне есть чем заняться. Я с Игорем Ивановичем поговорю.
— Хочу, — глухо буркнула шестая принцесса. Ей было и обидно, что приходится напрашиваться, и радостно одновременно. Хоть какое-то приключение. А то со всеми из их семьи что-то происходит интересное. Но только не с ней.
Полли так и не смогла поговорить со Стрелковским — он срочно уехал в Бермонт. Пришлось обуздать свое нетерпение и ждать завтрашнего дня. И в отсутствие дела снова читать о традициях страны, в которой ей предстояло стать королевой.
Игорю Ивановичу накануне позвонил лечащий врач Люджины. Сообщил, что состояние раненой стабилизировалось, что она уже сидит и пытается ходить, несмотря на запреты, и вполне пригодна к транспортировке. И что ей предстоит длительная реабилитация, с обязательным массажем, физиопроцедурами, восстанавливающей гимнастикой и наблюдением врача, с сеансами у виталистов.
— Если провести интенсивную реабилитацию, — сказал он в трубку, — то она полностью восстановится через месяц. Его Величество распорядился обеспечить все необходимое для пациентки, поэтому мы можем оставить ее на этот месяц у себя. Если же вы решите увезти ее в Рудлог, обязательно дайте мне возможность поговорить с ее врачом и обсудить перечень процедур и препаратов. Пациентке нужен обязательный круглосуточный присмотр — потому что могут быть остаточные судороги, онемения, сильные головные боли. Что вы решите? Сможете обеспечить надлежащий уход?
— Конечно, — уверенно ответил полковник. — Когда вы сможете ее выписать?
— Завтра подготовлю все документы, — с легким неодобрением высказался врач. Его можно было понять — разумнее было бы оставить капитана Дробжек на попечении доктора, который оперировал ее и наблюдал с самого начала. Но это был вопрос принципиальный — Управление госбезопасности не кидало своих сотрудников в чужой стране. Дома и стены помогают. А знание того, что о тебе позаботятся в случае несчастья — залог лояльности агентов.
Тандаджи, выслушав его соображения с невозмутимым лицом, кивнул, мгновенно подписал указ о предоставлении капитану Дробжек оплачиваемого отпуска на реабилитацию и оплате всех необходимых процедур и лекарств. И словно невзначай поинтересовался:
— Ты ее куда возвращать собрался? В ведомственное общежитие? Или…?
— Или, — сухо ответил Стрелковский и тидусс чуть улыбнулся — самыми уголками тонких губ.
— Будешь забирать Дробжек, позвони Кляйншвитцеру, — сказал добрый начальник разведуправления, — он сориентируется по тебе и заберет вас через Зеркало. Я уже договорился.
— С меня коньяк, — отозвался Игорь Иванович и с удовольствием увидел, как отчетливо поморщился Тандаджи.
Ренсинфорс встретил агента Стрелковского белыми, чуть заснеженными кривыми улицами, легким морозцем и прозрачным, чистым воздухом, в котором яркие высокие дома столицы Бермонта с их праздничной архитектурой казались невероятно четкими и веселыми от осеннего низкого солнца. Машин было много, и до королевского лазарета Игорь добирался долго, разглядывая настенную живопись и многочисленные, выставленные у подъездов многоквартирных домов резные фигуры животных в натуральную величину. Видимо, резьба по дереву была здесь чем-то вроде национального вида спорта.
Он проезжал мимо деревянных огромных лосей, «щиплющих траву» по обе стороны от дверей, оленей с очень натурально выполненными рогами, рысей, зайцев и лис с волками. И, конечно, количество медведей побивало все рекорды. Медведи на задних лапах, медведи на четырех, ловящие рыбу, держащие в лапах фонари, спящие, играющие медвежата… Они были везде. И на флагах, и на наклейках на дверях ресторанов, и на административных зданиях.
Тяжеловесный и мрачный замок Бермонт с шагающим медведем на трепещущем на шпиле центральной башни флаге смотрелся в этом ярком городе чуждо, как бронетранспортер среди лакированных розовых и голубых дамских машин. Впрочем, характер бермонтцев был под стать замку. Ну а цветные крыши домов, многочисленные фонари, резные фигуры и яркие рисунки на стенах — цветы, трава, летние пейзажи — ответ длинной и холодной зиме, попытка хоть так расцветить белое безмолвие, в которое погружается страна почти на пять месяцев.
Игорь доехал, дождался врача с обхода и наконец-то направился в палату к Люджине. Ее перевели из реанимации в терапию, и в коридоре, по которому шагали полковник с доктором, не чувствовалось той глухой и заставляющей понижать голос тревоги, которая была разлита на этаже реанимационного отделения. Там было тихо — а здесь слышались голоса и смех пациентов, ворчание медсестер, кто-то говорил по телефону, кто-то смотрел телевизор.
Люджина сидела на аккуратно застеленной кровати, с папкой медицинских документов рядом, на зеленом покрывале. Собранная, бледная, чуть похудевшая, с внимательными синими глазами, пробивающейся черной щетиной на обритой голове и кривым розоватым шрамом, пересекающим макушку. И в какой-то бежевой пижаме.
