Они неспешно потягивали остатки шампанского. Кажется, они напивались, но Квентину было всё равно. Из соседней комнаты послышался звук разбитого стекла — кажется, кто-то разбил бокал из-под шампанского, а буквально через пару секунд раздался скрип, и кого-то начало тошнить, и Квентин надеялся, что они не забыли открыть окно.
— Проблема взросления в том, — сказал Квентин, — что когда ты вырастаешь, люди, которые ещё не выросли, уже не такие забавные.
— Нам надо было сжечь здесь всё к чертям, — протянула Элис. Они явно напились. — Мы были бы последними, кто отсюда вышел, бросили бы факел и всё здесь спалили.
— А потом ушли, и позади нас всё бы горело, прямо как в фильме.
— Да. Конец эры. Конец эпохи. Что лучше? Эра или эпоха? В чём разница?
Квентин не знал. Им придётся найти что-нибудь ещё. Что-то новое. Они просто не могли здесь больше оставаться. Пути назад не было. Только вперёд.
— Как думаешь, мы тоже были такими? — спросил Квентин. — Как эти ребята?
— Скорее всего. Думаю, даже хуже. Не знаю, как остальные нас терпели.
— Точно. Ты права, — вздохнул Квентин. — Господи, они были гораздо добрее, чем мы.
В ту зиму Квентин не поехал домой на праздники. На Рождество — обычное, нормальное Рождество — он, как и всегда, поговорил с родителями о необычном расписании в Брейкбиллс, о котором ему каждый год приходилось им напоминать, стоя в старой телефонной будке под лестницей и подпирая ногой деревянную дверь. А к тому времени, когда в Брейкбиллс наступило Рождество, в реальном мире был уже март, так что в этом уже не было никакого смысла. Если бы они попросили его приехать, если хотя бы намекнули на то, что хотят его увидеть, или на то, что они расстроены, что он не приехал, он бы, возможно, попытался выбраться. Он бы точно это сделал. Но его родители были счастливы, блаженны и бесчувственны, как и всегда. Так что Квентин сообщил им, что он очень благодарен за приглашение, но у него уже были другие планы.
Вместо того, чтобы поехать домой, Квентин поехал к Элис. На самом деле, это была её затея, но чем ближе были каникулы, тем более неловкой она казалась, так что Квентин не понимал, зачем она вообще его позвала.
— Не знаю я, не знаю! — сказала Элис, когда он спросил её об этом. — Мне просто показалось, что это именно то, что делают люди, которые встречаются!
— Да ладно, мне ведь совсем необязательно ехать. Я останусь здесь. Просто скажи им, что у меня осталось незаконченное эссе или ещё что-нибудь. Увидимся в январе.
— Ты не хочешь ехать?
— Конечно, хочу. Я хочу узнать о твоей семье. Я хочу, чтобы твои родители знали обо мне. И, Бог свидетель, к своим родителям я тебя не потащу.
— Ладно, — спокойнее она не стала. — Обещаешь мне ненавидеть моих родителей так же сильно, как и я?
— Естественно, — сказал Квентин. — Может, даже сильнее.
Открытие порталов для отправления домой было сложной процедурой, неизбежно приводившей к тому, что на улице собирались огромные толпы студентов, стоявших со своим багажом в длиннющих очередях, а профессор Ван дер Вег отвечала за пункты назначения учеников. Все радовались тому, что экзамены были позади, так что парк был заполнен звуками смеха, повизгиваний и заклинаний. Квентин и Элис молча стояли в этой толпе, плечом к плечу, держа при себе свои вещи. Квентин пытался выглядеть более чем достойно. У него больше не осталось почти ни одной вещи, на которой бы не было эмблемы Брейкбиллс.
Он знал, что Элис из Иллинойса, и он знал, что Иллинойс находится на Среднем Западе, но он не смог бы указать расположение этого штата с точностью до тысячи миль. Помимо европейских каникул в средней школе, он едва ли когда-нибудь покидал Восточное побережье, а его брейкбиллское образование совсем не расширило его знания географии Америки. И так вышло, что он всё равно почти не увидел Иллинойс, по крайней мере, его улицы.
Профессор Ван дер Вег настроила портал так, чтобы он открылся непосредственно в прихожей дома родителей Элис. Каменные стены, мозаичные полы, двери с почтовыми отверстиями в каждой стене. Это было точное воссоздание римской буржуазной резиденции. Звуки разносились эхом, как в церкви. Чувство было, как в музее, будто ты прошёл мимо красной вельветовой веревки-ограды. Магия, как правило, передавалась в семьях из поколения в поколение; Квентин был исключением в этом отношении, а вот у Элис оба родителя были магами. Ей никогда не приходилось действовать у них за спиной, как Квентину со своими родителями.
— Добро пожаловать в дом, о котором забыло время, — угрюмо сказала Элис, бросив сумки в угол. Она повела Квентина за руку вдоль тревожно длинного тёмного коридора, вниз по ступенькам, в гостиную с подушками и жёсткими диванами в римском стиле, расставленными вокруг под небрежными углами, и скудно плещущим фонтаном посередине.
— Папа регулярно меняет обстановку, — объяснила она. — У него лучше всего получается архитектурная магия. Когда я была маленькой, всё было в стиле барокко, на всём были золотые ручки. Это было почти мило. Но потом были японские бумажные перегородки — и было слышно каждый звук. Потом был дом над водопадом Фрэнка Ллойда Райта, до тех пор, пока маме почему-то надоело жить на ферме по производству плесени. А затем на какое-то время всё это стало длинным домом племени Ирокезов с земляным полом. Без стен. Это было весело. Нам пришлось уговаривать его сделать настоящую ванную комнату. Я думаю, он серьёзно полагал, что мы будем смотреть, как он испражняется в яму. Я сомневаюсь, что даже индейцы это делали.
С этими словами она тяжело опустилась на жёсткий кожаный диван в римском стиле, открыла книгу и погрузилась в своё каникулярное чтение.
Квентин понимал, что иногда лучше переждать мрачные периоды Элис, чем пытаться вытянуть её из них. У каждого своя реакция на дом детства. Так что он провёл следующий час, бродя по чему-то, очень напоминавшему Помпейский дом, который мог бы принадлежать семейству из средней буржуазии, увешанный порнографическими фресками. Все было до одержимости аутентично, кроме ванных комнат — очевидная уступка комфорту. Даже ужин был исторически точный: телячьи мозги, языки попугаев, жареная мурена, все перчённые до непригодности к пище, как если бы они не были несъедобными до этого. Подавался он оживлёнными деревянными марионетками трехфутовой высоты[9] , которые издавали при ходьбе лёгкое постукивание. К счастью, на столе было вдоволь вина.
Они дошли до третьего блюда — жареной фаршированной свиноматки — когда в дверях внезапно появился полный, низкорослый и круглолицый человек. Он был одет в поношенную тогу из серых нестираных простыней. Он явно не брился несколько дней, и его тёмная щетина тянулась вниз по шее, а остатки волос не мешало бы подстричь.
