Полковник впился в меня острым взглядом.
— Нет, — вынужден был ответить я.
— Очень просто. Скажем, с согласия государя-императора (у меня же есть влияние на него) предложил бы высоким семьям в знак единства с народом и на благо науки сдать в хранилище университета по «клемансине» крови. Или затеял какую-нибудь каталогизацию образцов для опознания, на всякий непредвиденный случай. Тихо, без сенсаций и без убийств. Потом, — грустно заметил Терст, — вы забыли, Бастель, о дуэли. Зачем мне было с вами возиться тогда? Набрал бы крови с трупа.
Я потер лицо ладонями.
— Извините, господин полковник. Я плохо соображаю в последнее время. Я совсем… Я не могу понять, кто…
Терст расстегнул пальто.
— Это нормально. Это, возможно, перенапряжение. Но мне бы хотелось, чтобы у вас не было сомнений насчет меня, Бастель, — он вынул из пришитой к подкладке матерчатой полоски короткую толстую иглу и проколол себе палец. — Вот, можете считать меня, мою нить. Без стеснений. Я буду полностью открыт.
Капля крови набухла маленькой, темно-красной полусферой.
Это был соблазн. Кто знал, кто такой Огюм Терст? Никто. Фигура мифическая. Цехинский божок. Тень. Дым. То ли родной брат императора, то ли выходец из самых низов, отмеченный по слухам рождением в Ночь Падения.
Меч над каждым злоумышленником против империи.
Кровь когда кремовая, когда оранж. А когда и стального мрачного блеска. «Он меняет кровь, как сорочки» — ходило в коридорах службы. Даже сейчас я не мог четко разглядеть, какая она.
И вот — пожалуйста, его палец, который я когда-то даже колол, вот он весь, Огюм Терст, со всеми тайнами, с мыслями и желаниями в подрагивающей темно-красной капле. Достаточно лишь…
— Раньше это было доступно только государю, — сказал мой учитель.
Я потянулся жилками, но так и не прикоснулся.
— Господин полковник, мне кажется, это было бы не правильно.
— Вы уверены? — Несколько секунд Терст держал руку на весу, а затем сунул палец в рот. — Как фнаете. Хотя и феф… — он на секунду вынул палец. — Хотя и верно.
— Почему вы не уехали позавчера?
Полковник усмехнулся.
— А куда? — Он спрятал руку в карман пальто. — Обманные экипажи с кровниками перебиты. Три дня назад — последний. От боли государь был сам не свой, его потянуло к вам, его и должно было потянуть к вам. В противоположную сторону. Если выставить точки… — Терст качнулся. — Впрочем, уже не важно.
— О ваших передвижениях знали?
— А о ваших? В империи не так много дорог. Можно, конечно, было забраться в Сибирский край. В самую глухомань. Но это лишь оттянуло бы исход. Как ни прячь государеву кровь, ее чувствуют.
— Но я сейчас… — я настроился, распустил жилки. — Нет, я сейчас не чувствую.
— Есть подавители, есть особые слова крови, но это не действует на «пустую» кровь. Да и вы, Бастель, будь чуть-чуть посвежее да повнимательнее, безусловно определили бы местонахождение государя в доме. Впрочем, думаю, ему уже незачем таиться. Все! Пойдемте!
Терст встал.
— Куда?
— Вы — берите людей на окна, заколачивайте, заколачивайте надежно, ставьте замки кровью, может, хоть немного, но задержат. А я пойду готовить нам с вами живку. Знаете такую?
Я мотнул головой.
— Старый рецепт. Мертвого не подымет, — сказал Терст, — но сил прибавит. Глядишь, и «пустокровникам» врежем.
Мы вышли вместе.
Я прикрыл дверь, напоследок бросив взгляд на Майтуса. Майтус покойно спал.
В коридорах туда и сюда носились слуги, с баулами и без, с улицы в залы и снова на улицу, из комнат доносились шаги, звон, голоса, кто-то кричал, кто-то выговаривал кому-то свистящим шепотом.
Чувствовались нервные, поспешные сборы, тревога висела в воздухе, вибрировала, будто судорожное плетение жилок.
У центральной лестницы толпились семьи, дети и женщины, уже одетые, в плащах и накидках. Нессесеры, сумки, портпледы. Лица бледные.
— Господин Кольваро!
Несколько женщин окружили меня.
Я простился с Терстом, и он проскользнул вверх по ступенькам.
— Я слушаю, — сказал я.
— Господин Кольваро, объясните, пожалуйста, что происходит? Говорят, дом будет атакован.
— Такие опасения есть, — кивнул я.
— Но кем? Как такое возможно? — заговорили женщины наперебой. — Разве война? Кто на нас напал?
— Атакован! — истерично рассмеялась одна, в светло-желтых жилках. — Это какой-то розыгрыш.
— Извините, — сказал я, — но вам и вашим детям здесь действительно оставаться опасно.
Женщина с узким, острым лицом схватила меня за предплечье у запястья.
— Куда вы нас посылаете? К ним?
Изо рта ее пахло сердечными каплями.
— Вас выпустят в Леверн…
— Кто, кто нас выпустит?
Спас меня растворивший парадные двери Тимаков. Мокрый, грязный, вытирающий пальцы когда-то белоснежным, а сейчас пятнистым платком.
— Сударыни, — объявил он, избегая смотреть на меня, — прошу в дормезы. Придется потесниться и какое-то время посидеть там.
— А багаж? — спросили его.
— Только самое необходимое.
— Но как? Это немыслимо! У меня меха!
— А у меня ханьский фарфор!
— Женщины! — прикрикнул Тимаков. — Ради благодати… Берите детей.
Притихшие от его голоса семьи гуськом потянулись в двери. Чемоданы и сундуки остались громоздиться по бокам лестницы.
В открытую створку было видно копошение людей в цветниках, тут и там зияли свежие ямы и кучи земли. Трое солдат несли стол к воротам. Слева спиливали деревянную арку и навес. Дормезы стояли в два ряда.
— Прости еще раз, — повернувшись, буркнул Тимаков.
— Сколько уже? — спросил я.
— Двадцать семь. Два дормеза, две кареты. Еще четыре дормеза свободны. Почтовая и ваши, личные, кареты тоже. Некоторые не верят, медлят.
— А сколько всего?
— Сложно сказать. Сотня. Кое-как, думаю, уместим. А слуг верхом, на телегах. Мужчин Сагадеев собирает в большом зале на втором этаже.
— Ладно, держись, — я стукнул кулаком капитана в плечо.
Тот слабо улыбнулся.
Свернув, полутемным коридором я прошел до комнат прислуги. Там дым стоял коромыслом, громко плакал ребенок. Сновали женские фигуры. Гуафр, подумал я, с ними-то как? Кровь низкая, может, не тронут? И стиснул зубы.
Не дам. Сколько смогу, никого… Что-то ты рано сдался, Бастель. Тоже червячок слабости?
В людской было пусто. За длинным общим столом одиноко хлебал суп молодой парень с соломой в волосах, в поддевке без рукавов.
— Где все? — спросил я его.
— Кто под дверями подслушивает, что Левернский обер-полицмейстер господам говорит. А кто и по хозяйству занят.
— Плотника видел?
— Не-а.
— Пошли со мной.
— Ку…
