Старый варяг выслушал его с видимым отвращением.
— Слофо са топой, княше, — презрительно изронил он, такой же неподвижный, как мшистый валун, нарочно доставленный ему для сидения. Ременчат стул просто бы сломался под стариком. — Тфой прат — тепе фитней…
По отяжелевшему рытому бархату шатра шуршал и шлёпал дождь. Стан раскисал, мокли сиротливо шёлковые варяжские палатки, мокли и холстинные сволочанские. Воинство уныло отогревалось добрым вином. В сотне шагов щетинилась, что твоё жнивьё, мутная мелкая Сволочь. Противоположный её берег был пуст, и это особенно тревожило осторожного князя Всеволока. Конечно, Столпосвят бывал подчас непростительно беспечен, но чтобы ни заставы не выставить!.. Стало быть, задумал что-то и впрямь небывалое…
На общем совете положили сегодня Сволочь не перебредать, а перейти её завтрашним утром с первыми лучами солнца. Гакон Слепой сердито буркнул что-то под нос, но внятно возражать не стал. Ему-то бельмастому всё было едино: что ночной бой, что дневной, что враги, что перелесок — знай руби, пока не остановят…
* * *
А побоище у котлована — продолжалось. Чтобы прекратить его, понадобилось явление самого князя Столпосвята — боярина не послушали, а молвить по правде — просто не услышали. Одному только князюшке было дано перекрыть вой и лязг битвы зычным своим рокочущим голосом.
— Теплы-ынцы!.. — воззвал он громоподобно.
Сражение побурлило ещё мгновение, потом дрогнуло, как бы загустевая, а там и вовсе застыло. Супротивники, опуская копья и заступы, ошалело вертели головами: где?.. что?.. откуда грянуло?..
Князь, отечески улыбаясь, оглядывал с высокого седла поле боя. По лоснящимся откосам шуршал дождик, в глинистой жиже возились и слабо постанывали раненые, ещё не уразумевшие, видать, кто к ним явился. Прочие, понятно, молчали.
— Широта души… — раскатисто, с удовольствием рёк Столпосвят, окинув щедрым мановением руки всю толпу разом. — Истинных-то теплынцев сразу видно!.. Если уж вдарим кого — так от всего сердца! Силушка-то — играет, томно силушке-то… Но ведь не со зла же! Так, сгоряча… Ну побранимся, ну подерёмся даже… А там, глядишь, и помирились, и никто ни на кого не в обиде… — Приостановился, прищурился лукаво. — Что? Не так?..
Одурели, затрясли головами. Погорельцы — те инда сомлели, услыхав, что величает их князюшка истинными теплынцами. Да и ратники тоже приосанились. Перевели дух, утёрли кровушку, закивали истово:
— Так, княже, так…
— Да никому этого не понять! — громыхнул князь, свирепо и в то же время проникновенно выкатывая большие воловьи глаза. — Ни грекам, ни варягам! Были мы для них загадкой, загадкой и останемся!.. А всё потому, что души в них нет, в варягах-то, — расчёт один да злоба! А ну-ка, боярин! — поворотился он к Блуду Чадовичу, угрюмо нахохлившемуся в седле. — Вели нам по такому случаю из погребов из своих бочку доброго винца выкатить!..
— Да уж послано, княже… — со вздохом ответствовал тот. — Только одной маловато будет. Три — ещё куда ни шло…
Вскорости прибыло обещанное винцо — на трёх санях. Телега по такой грязюке просто бы не прошла, увязла бы по ступицы. Собрали побитых, сложили в освободившиеся сани, а легко раненым, что могли идти своим ходом, велели держаться за оглобли да за боковины кузовов. С тем и отправили…
Костя Багряновидный тоже принял ковшик и, зная меру, спустился по изволоку в опустевший котлован. Из-за козел навстречу ему выбрался хмурый Кудыка Чудиныч.
— Празднуют? — спросил он с завистью, кивнув на обваловку, из-за которой гремел князюшкин голос. Столпосвят произносил здравицу в честь великого теплынского народа.
— А ти сто зе? — удивился грек.
— Да розмысл не велел рыла высовывать, — с тоской отвечал ему Кудыка. — Тут же все меня знают… В ополчении наших полно, слободских…
Костя, добрая душа, хоть и грек, тут же сходил за обваловку и принёс товарищу ковшик винца.
— Слышь, Костя… — сипло позвал Кудыка, осушив посудину до дна. — Ну вот соберёт их сейчас Столпосвят, отведёт к бродам… Неужто удержат? Против варягов-то!..
Грек Костя лишь уныло шевельнул бровями. Что, дескать, спрашиваешь? Сам, что ли, не слышишь, какие они?..
Кудыка судорожно вздохнул и отдал ковшик. И на что только князюшка надеется? Непонятно…
* * *
К вечеру развесёлое теплынское воинство, горланя, вышло вразброд к песчаным перекатам, изрядно переполошив вражий стан, где возомнили, будто Столпосвят двинулся на приступ. Гакон Слепой предложил немедля пересечь Сволочь и разогнать эту пьяную ватагу, однако был удержан князем Всеволоком, вновь заподозрившим брата в неведомом коварстве.
Тем временем на западе светлое и тресветлое наше солнышко прорвало низкие тучи и, осенив округу алым сиянием, кануло в далёкое Теплынь-озеро. На оба стана рухнула сырая тревожная ночь. Ночь перед сражением…
Всеволоку не спалось. То и дело сволочанский князь, кряхтя, покидал ложе и, нашарив греческие часы величиною с шелом, поднимал их за кольцо к греческой же масляной лампе. Ночка выпала особенно долгой, и Всеволок уже не раз проклял себя мысленно за то, что не догадался послать гонца к Родиславу Бутычу с просьбой препон сегодня не чинить и восхода не задерживать…
Гакон поднялся ещё затемно (хотя ему-то это было всё равно) и сразу же принялся строить своих варягов в боевые порядки. Князь слышал, как они чавкают по глине и бряцают железом. Кто-то из берсерков,[103] откушав, видать, припасённых заранее мухоморов, уже тихонько подвывал и грыз край щита, приводя себя в неистовство перед битвой.
Наконец князь не выдержал, откинул плащ и, выбранившись, встал. Выглянул из шатра в сырую промозглую тьму. Да что они там, в преисподней своей?.. Думают сегодня вообще солнышко пущать или вовсе нет?..
* * *
Поначалу Бермята и Вражина только шало улыбались да потирали руки. Распоряжением Родислава Бутыча им платили за каждый списанный на теплынцев час задержки. До сего дня солнышко с участка Люта Незнамыча вскатывалось на промежуточную лунку более или менее вовремя, так что бывшим возчикам приходилось цепляться к каждой мелочи, лишь бы отсрочить миг передачи изделия с рук на руки.
А сегодня, видать, что-то не заладилось у самих теплынцев. Но им-то, Бермяте с Вражиной, какая разница? Задержка есть задержка. Каждый раз бы так!..
Однако время шло, и на рожах у обоих начало помаленьку проступать смятение. В служебной клетушке, настолько тесной, что для освещения её хватало одной-единственной лампы, стало вдруг душно, и Бермята с Вражиной, не сговариваясь, ослабили ожерелья рубах и расстегнули голубые свои зипуны.
