— Можно?
Странный вопрос, право слово. Она у себя дома, тогда как он — только гость. Эдгар поспешно выбрался из-за стола, поклонился.
— Рад видеть тебя.
А и вправду — рад. Он никогда не тяготился одиночеством, привыкнув едва ли не с рождения, но тех немногих, кого считал близкими, рад был видеть всегда. Эдгар на миг замер, осознав, что каким-то образом принцесса оказалась в их числе. Неожиданно и не сказать, чтобы приятно: у сильных мира сего друзей не бывает, есть лишь союзники.
Он указал на миску с фруктами.
— Угостишься?
Принцесса кивнула, опустилась на лавку. Подождала, пока Эдгар уберет со стола книгу. Взяла яблоко, из зимних, что становятся сладкими, лишь полежав и набрав спелость, а хранятся до следующего урожая. Спохватилась:
— Садись. Я так и подумала, что будешь один сегодня. Боялась, правда, что спишь.
— Государыня, позволь спросить… как случилось, что ты не празднуешь вместе со всеми?
Она покрутила яблоко, аккуратно положила на стол, подняла голову.
— С кем? Отец уединился с… неважно. Фрейлины напились и попрыгали в постели. Были бы живы братья… впрочем, они бы сейчас тоже… Здесь нет равных мне — не со слугами же пить.
— Я тоже не ровня.
— Ты живой. Не угодничаешь и не цепенеешь от страха. Если мешаю, я уйду — не годится портить праздник подданным.
— Я не твой подданный, принцесса, — хмыкнул Эдгар. — Так что можешь портить праздник, сколько захочешь.
Она как-то растерянно улыбнулась, снова завертела в руках несчастное яблоко. Эдгар застыл, осознав, что ей и вправду некуда пойти, остается только сидеть у себя в покоях, слушая, как за стенами веселятся другие. Он, в общем, был в таком же положении — но он-то выбрал добровольно, а ей в самом деле некуда деваться. Господи, до чего же нужно было довести девочку, чтобы она побежала искать утешения у учителя. Впрочем, будь он равным, она бы не пришла. Видел бы, как все, царственную особу, улыбающуюся, когда не гневается… и навевающую мысли об оживленных черным колдовством статуях без сердца. Как же хорошо, что он не равный.
— Не смотри так, — сказала она. — Я заплачу и потом никогда тебе не прощу.
Вот только этого не хватало. Нужно было что-то делать, и быстро. Прощу, не прощу — ерунда, девчонку жаль. Показная веселость не пройдет, фальшь почувствуют оба, получится еще хуже.
— Принцесса, скажи, у вас этой ночью тоже боятся выйти за порог, чтобы не стать жертвой невидимого зла, таящегося в ночи?
— Нет, — удивилась она. — А у вас так?
— У нас носа из дома не высовывают.
— У нас… — Она широко улыбнулась: — Точно! Жди, я сейчас!
Эдгар озадаченно посмотрел на хлопнувшую дверь и сел ждать.
Принцесса вернулась спустя полчаса, нетвердо ступавшая служанка положила на лавку груду тряпья и вышла.
— Держи. — Талья бросила плащ, сделавший бы честь спятившему циркачу: на добротную основу были плотно нашиты разноцветные лоскутки. — А это мне.
— Государыня?
— Гулять пойдем. — Она распустила косу и начала старательно разлохмачивать волосы. — Жаль, сала нет… ладно, и так сойдет. Ну, чего стоишь столбом?
— Ты в своем уме?
— Нет, в чужом, — хмыкнула она, выгребая пепел из камина — с того края, где отгоревшие угли успели остыть, — и посыпая им и без того превратившуюся непонятно во что шевелюру. — Говорю же, гулять пойдем. Вино есть?
Эдгар молча подал кубок. Принцесса сделала несколько больших глотков, достала невесть откуда зеркало и, внимательно глядя в полированную бронзу, начала водить углем по лицу. Повторила:
— Чего стоишь? Собирайся, давай.
— Объясни наконец, — взмолился Эдгар.
— Гулять пойдем. Пить не хочу, а вот песни горланить — в самый раз. — Она посмотрела на лицо ученого и рассмеялась. — Сегодня ряженые ходят по домам, поют песни и выпрашивают угощение.
Эдгар подумал о том, что более дурацкого обычая в жизни не встречал.
— Личин я не нашла, но обойдемся так, — продолжала девушка. — Одевайся. Хотя нет, погоди, сперва разрисую. Нагнись.
Она встала на цыпочки, сосредоточенно глядя снизу вверх, прикоснулась углем к лицу. Смотреть на нее, серьезную, лохматую, перемазанную так, что знакомыми оставались только глаза, было невозможно. Эдгар расхохотался.
— Перестань смеяться, мешаешь… ну вот, криво вышло.
— Прости. — Ученый честно попытался сделать серьезную физиономию и развеселился еще пуще.
— Да ну тебя… — Она оставила наконец в покое лицо и принялась за волосы.
— Принцесса, я же утром не отмою! — Хорошо ей, чернявой, а на что потом будут похожи когда-то светлые пряди — подумать страшно. Не то чтобы Эдгар сильно заботился о том, как выглядит, но это же не повод превращаться в пугало.
— Отмоешь, — отмахнулась она. — Было бы что там мыть… У вас все мужчины так коротко стригутся?
— Знатные юноши носят длинные кудри. Но я простолюдин.
— А… ну вот, готово. Зеркало дать?
— Не надо, — почти испугался Эдгар. — Еще потом ночью приснится.
Она рассмеялась, снова протянула разноцветный плащ, который ученый покорно накинул на плечи. Под грудой не пригодившегося тряпья нашлись трещотка и бубен.
— Слов ты, конечно, не знаешь… — проговорила принцесса, взяв трещотку. — Ну, тогда колоти и постарайся в ритм попасть, а петь буду я. Пойдем.
За дверью, как оказалось, ждали стражники. Нелепые разноцветные плащи на них почему-то не выглядели смешными, а разрисованные углем лица наводили на мысли об игре света и тени, просвечивающих сквозь ветви лунных бликах. Пожалуй, встань среди ночного кустарника — любой пройдет в шаге, не заметив. И все трое были совершенно трезвы, ни намека на запах хмельного.
— Снег! — воскликнула принцесса, когда они оказались на улице. — Надо же!
— Век бы его не видать, — буркнул Эдгар. Эко чудо, замерзшая вода с неба падает. Ученый готов бы полюбить эту страну хотя бы за теплые зимы.
— Ничего ты не понимаешь, — отрезала девушка.
И вправду, куда ему. Здорово, конечно, лететь на санях с горы или кидаться снежками. Когда есть теплая одежда, а в доме вдосталь дров для того, чтобы не сидеть носом в камин, завернувшись в одеяло. Впрочем, принцессе об этом знать незачем.
За ворота дворца вышли пешком. Эдгар отчаянно гнал от себя стыд — если уж принцесса незнамо на кого похожа, то и ему не грех. Но по-настоящему отлегло от сердца, когда он увидел на улицах города таких же ряженых, с факелами, смеющихся и голосящих на все лады. Назвать это пением устыдился бы даже самый никчемный из менестрелей. Во всех домах были раскрыты ставни, а в окнах горел свет. То и дело открывались двери, смех летел со всех сторон, и Эдгар не заметил, как развеселился сам. Настроения не портили даже то и дело попадавшиеся парочки, не стеснявшиеся обниматься, а то и целоваться прилюдно. Как он сам сказал когда-то? Варвары, погрязшие в разврате? Ученого обожгло стыдом. Нет, он так и не примирился со всеми здешними обычаями, но, слава богу, хватило ума понять, что на самом деле они далеко не так просты и однозначны, как некогда казалось.
