Я тоже хлопнул распаренным веником по руке. Как ни странно, совершенно не больно, даже приятно. Главное, противного покалывания от крапивы на тыльной стороне ладони как не бывало. И я, повторяя действия товарища, направился к Милли.
— Ч…что вы хотите? — заикаясь, спросила девочка, впечатывая спину в горячую от пара сосновую стенку.
— Ляг на животик, а… — ласково сказал Иван, оскалившись, — … мы тебе русскую баньку покажем…
Испуганная девочка залезла на скамью вместе с ногами и сорвала висящий над ее головой ковш. Не собирается сдаваться без боя, ну и славно. Подеремся!
— А заодно, — коварная улыбка расползлась по лицу Дуракова, — мы тебя выпорем… за все хорошее.
— Не подходить, убью! — взвыла девочка, занеся ковш над головой для удара.
Но Милли случайно наступила на лежавшее на скамейке мыло и полетела на спину. Охнув, я бросил веник и подался вперед, еле успев схватить девочку. Не то б поранилась еще.
Зато теперь она была в нашем с Иваном плену. Ее уложили на скамейку, спустили простыню до ягодиц и принялись колотить вениками. Я закрыл глаза, изучая эмоции девочки. Сомнительным мне кажется это удовольствие хлестать друг друга. Сначала я обнаружил следы боли, да и Милли вопила как резаная, ныла, будто ее убивают, но вскоре, когда ее кожа распарилась, то хлеставшие по бокам прутья превратились в ласкающие нежные ленты.
Когда девочка разомлела, Иван завернул ее в простыню и вышвырнул из бани со словами:
— В речке охладись!
А когда парень захлопнул дверь за девочкой, он обернулся ко мне.
— Твоя очередь!
— А меня… э… за что? — мигом скукожился я, взяв в качестве щита пустую бадью.
— Ой, — стушевался программист, — ты же не знаешь, что такое русская банька. А ты мальчик у нас любознательный…
Он бросил под ноги использованный веник и снял со стены новый, а потом туже завязал полотенце на бедрах, чтобы не свалилось невзначай.
— Давай, на скамью, — пальцем тыкнул мне Дураков.
Какой-то программист смеет приказывать владыке!? Ну, я ему покажу!
— Чего боишься? Не больно! Сначала я тебя, а потом ты меня, договорились?
— А почему не наоборот? — похлопывая веником по ладони, поинтересовался я.
— Нуууу… — ясно, Дуракову нечем крыть.
Так началась наша банная битва. Никто из нас не соглашался лечь на скамью, поэтому мы, словно воины на тренировке, били друг друга вениками и считали, кто сколько ударов пропустил. За последний месяц мы отрабатывали в спортзале спарринг, так что, были друг другу достойными противниками.
Милли, наверняка, сидя на берегу, с удовольствием слушала вопли своих вожатых, которые безжалостно лупили друг друга и орали всякие непотребности. Судя по тому, что баня иногда содрогалась от стука, девочка решила посмотреть на нашу баталию, да мы заперли дверь. Вымотавшись, мы практически без чувств выпали из бани в речку, а потом на четвереньках выползли на залитый солнцем берег. И так лежали и чуть ли не спали под лучами прохладного российского солнца, обдуваемые легким ветерком.
Милли от нечего делать обрывала лепестки ромашки на манер игры 'любит-не любит', только имя объекта ее обожания никто не спрашивал. А мы с Иваном, счастливо глядя друг на друга и держась за руки, елейными голосками причитали:
— Маш-шу бы сюда… — пропел я. — А тебе Ир-ру…
Иван вмиг помрачнел и отвернулся.
— В чем дело, брат? — насупившись, я повернул лицо, чтобы посмотреть ему грустные синие глаза.
— Поругались мы… по телефону.
— Глас Бога до добра не доведет, — фыркнул я, — давай выкладывай, что там у тебя с Ирой.
— А ничего, — сдавленно заявил друг, — не хочу я на ней жениться.
Серьезный звоночек, однако. Не к добру мой друг так резко решил бросить девушку, ради которой месяц назад готов был горы свернуть и пойти за ней на край света, бездумно рискуя жизнью и вызывая на бой могущественных богов. И вдруг все оборвалось.
— Она стала другой, — объяснил Иван, — совсем не ту Иру я любил прежде. А теперешнюю я полюбить не в силах.
Ну да, в этом он прав. Людям свойственно меняться, но настоящая любовь способна понять и принять эти изменения. Да, Ира теперешняя и Ира до путешествия в Кемет — совершенно разные люди. И, что самое главное, она угодила в ситуацию, изменившую ее и ее мысли, не намеренно, а в результате разобралась в своих чувствах, стала сильнее и решительнее. А что же Иван? Он относился к ней словно к вымышленному персонажу и не хотел ее изменений. Он нарисовал Иру для себя в сердце, холил и лелеял этот образ. Но стоило образу этому стать другим, как любящий мужчина, свергнувший горы, дабы спасти любимую, вздумал отвернуться и уйти. Картинка, выходит, не совпадает с реальностью.
— Она стала такой ради тебя, — попытался объяснить я свои мысли. — Вспомни, что она не раз спасла тебя, дурня, от смерти, не позволила душе моей своенравной сестры овладеть ее телом. Помнишь, как вы вместе вышли из этого испытания… победителями? После пережитого вами ты просто обязан на ней жениться.
— Я боюсь, — сознался, наконец, Дураков, так и знал, что он просто великовозрастный трус, коих среди мужчин пруд пруди, — боюсь ее, боюсь однажды не проснуться… если когда-нибудь Меритатон возьмет верх над ней и прикажет убить меня.
Посмотрев на пушистые полупрозрачные облака, я промурлыкал:
— Моя сестра не так ужасна, как вы себе ее представляете. Да, амбициозна и готова пойти на все ради победы. Но с другой стороны это ласковая любящая женщина, преданная и надежная. Считаю, что если ты перестанешь думать о ней как о братоубийце, мысли об уничтожении в скором времени уйдут. И из твоей души, и из глубины ее души.
— Но я любил Иру, а не твою сестру.
У этого Ивана на каждый довод найдется тридцать две причины против. Ну уж нет, пусть Семенова мне не родная сестра, но в глубине ее души поселилась частичка моей родственницы, и я должен помочь ей найти свое счастье с таким прекрасным парнем как Дураков. Пускай он пока полностью оправдывает свою фамилию и не желает принимать очевидного.
— Перед тобой Ира Семенова, — уверенно заявил я, — та, которая полюбила тебя, пошла на жертвы ради тебя, каждую ночь во снах видит тебя и ждет, когда ты, дурень, вернешься из этого долбанного Лесоморья и женишься на ней! И помни, если ты откажешь ей, она уничтожит тебя. Не кинжалом и не ядом. У всех женщин есть куда более мощное оружие — болтливый язык, называется. И самый страшный враг — отнюдь не колдун с изначальной силой, а отвергнутая женщина!
— Неб, прекрати копаться в моей жизни и указывать, я не твой подданный и руки Семеновой я у тебя не просил! Сам разберусь, — он отвернулся и сделал вид, будто задремал.
