придется потесниться, я отдам собственное место. Пусть только Сянь поможет Пекину.
Сидящая рядом мать в тревоге цеплялась за него… но тут же поднялись еще девять человек – остальные выпускники-пекинцы – и сказали то же самое. А потом словно из бутылки вылетела пробка: в зале начался хаос. Пекинцы вставали, подходили к представителям клана Лю и заговаривали с ними; пекинцев было почти втрое больше, и вряд ли место нашлось бы для всех.
Если, конечно, от моей попытки анклав не рухнет. Но если бы мне дали шанс попробовать, я бы не стала об этом слишком задумываться. Другого способа я не видела. Я говорила серьезно – я не могла уйти отсюда, зная, что они убьют кого-нибудь другого; но уйти, став разрушительницей миров, я тоже не могла. Если мне суждено обрушить пекинский анклав, если я должна выполнить хотя бы этот пункт из списка – что ж, значит, список на том и закончится. Наверное, это было не лучшее решение; Лизель назвала бы меня идиоткой. Если все остальные анклавы я собиралась пощадить – почему бы просто не уйти, вместо того чтобы самой бросаться в яму? Но – да, я предпочитала быть идиоткой, потому что больше ничего не могла сделать. Я всю жизнь старалась не исполнить пророчество, не превратиться в чудовище – и не собиралась сдаваться теперь.
Члены совета перестали торговаться и с тревогой смотрели на остальных волшебников, чувствуя, что теряют бразды правления. А значит, некому было повернуться ко мне и сказать «Ладно, мы согласны, давай». Но тут из ямы донесся слабый скрежет – диск немного приподнялся. Я снова ухватилась за кирпич, и мне удалось его поднять – не без труда, не как обыкновенный кирпич, но, по крайней мере, он казался сделанным из свинца, а не из космической материи, и я, поднапрягшись, его сбросила, а за ним другой. От грохота все подскочили, а я продолжала трудиться, вышвыривая кирпичи один за другим, и они становились легче и легче. Наконец мама Лю тоже смогла поднять кирпич; затем на помощь пришли Цзяньюй и остальные выпускники, и родственники Лю, и мы полностью расчистили диск, и я его коснулась…
На мгновение мне захотелось остановиться. Я не могла прочесть в сумраке надпись на диске, но чувствовала ее пальцами; если они зашли слишком далеко, если причинили Лю непоправимый вред… когда я сниму крышку, она умрет. А я дала им слово, поэтому, даже если она будет лежать внизу раздавленная, окровавленная, умирающая, мне придется помочь ее убийцам. Мне все равно придется спасти их анклав.
Тут я перестала медлить и отшвырнула крышку в сторону, как метательный диск, с такой силой, что он врезался в стену; родители Лю закричали и потянулись к дочери – она лежала на дне цилиндра, обнаженная, в позе эмбриона, крепко связанная кожаными ремнями, которые были испещрены рунами. Я ощутила приступ тошноты, вспомнив, что в сердцевине убитых мною чреворотов видела чье-то изувеченное тело. Я-то думала, что это останки какого-нибудь малефицера вроде Джека, только более успешного, который высасывал жертв досуха, пока наконец не превращался в чудовище, чтобы вечно питаться чужими жизнями. Я боялась стать такой же.
Но там, в вечном заточении, могла оказаться Лю, милая тихая Лю, которая имела дело с малией только ради спасения маленьких кузенов и отреклась от нее при первой же возможности. Руки ее обхватывали туловище, и лежащая сверху кисть была раздроблена; бедра и плечи казались вывернутыми, а там, где ремни стерли кожу в кровь, виднелись ужасные синяки. Когда родители сняли с головы Лю капюшон, я увидела у нее на губах кровь. Лю лежала с закрытыми глазами. Но она дышала – и продолжала дышать.
Когда ремни перерезали, Лю слабо застонала, и из амфитеатра тут же выскочили полдесятка целителей; они наложили на нее полдесятка быстрых заклинаний – как будто вкололи морфий и надели кислородную маску; следуя их указаниям, мы опустили руки в цилиндр и дружно ее подняли. Кто-то превратил одно из кресел в амфитеатре в носилки. Как только Лю положили на них, Сяо Цинь выбрался из ее кулака и потянулся маленькими лапками ко мне. Я взяла его и, плача, прижала к щеке.
– Она бы не хотела, чтоб ты погиб, – сказала я.
Он пискнул, вывернулся у меня из рук и прыгнул на носилки.
Мать оставалась возле Лю, а отец на мгновение повернулся ко мне. Глаза у него были влажные, губы неопределенно шевелились, словно он не знал, что сказать, а потом он перестал подбирать слова, сложил руки и благодарно поклонился. Я сделала то же самое, вероятно нарушив этикет, но мне было плевать. Значение имела только Лю, и она, к счастью, выжила и обрела свободу.
Когда папа Лю выпрямился, вся комната вокруг нас слегка заколыхалась, как корабль в бурном море.
– Уносите ее отсюда! – велела я, а потом повернулась к разбросанным по полу кирпичам и уставилась на них. Нельзя сказать, что я совсем растерялась. Первая половина сутр, если коротко, представляла собой инструкцию по созданию примерно таких кирпичей, точнее камешков, и стоимость каждого равнялась примерно годовому запасу маны. Но суть была той же: строительный материал. Конечно, сейчас эту часть можно было пропустить, тем более что сам процесс создания камней занимал неделю. Потратить столько времени мы не могли.
Вторая часть сутр – которую я знала гораздо хуже, чем первую, – подробно объясняла, каким образом надлежит осторожно открыть кроличью нору, ведущую из реального мира в пустоту. Это занимало три дня. Опять-таки мы уже находились в пустоте. И наконец, последние три страницы, которые я несколько раз бегло просмотрела, были посвящены великому завершающему этапу (берешь все камешки и включаешь их в сложный процесс, сплетая заклинания воедино, чтобы создать основание анклава).
Автор санскритского текста считал финальное заклинание чем-то вполне очевидным – наверное, так оно и есть, если медленно и тщательно проделать первые два этапа. Средневековый арабский комментатор отнесся к нему как к чему-то старомодному и эксцентричному, приведенному ради исторического интереса, так же как в справочнике по современной архитектуре рассказали бы о постройке глинобитной хижины. Наверняка маги к тому времени уже открыли для себя технику бесконечной пытки.
Я не то чтобы чувствовала себя в открытом море – скорее, на необитаемом острове, со сломанным компасом и картой, изобилующей пробелами; чтобы добраться до нужного места, нужно было очень много везения. Но делиться этим ощущением с окружающими, которые смотрели на меня с тревогой, я не стала: не хотелось, чтобы их сомнения еще
