Не дав юноше договорить, она заключает его в удивительно крепкие объятия, и он чувствует тепло ее губ.
— Я скучал по тебе, — говорит Доррин после долгого поцелуя.
— Я тоже. И не настолько уж я старше тебя. Во всяком случае, для любви наша разница в возрасте не помеха.
— Но...
— Посмотри на меня так, как смотришь, когда ты занят исцелением.
Доррин и без того видит, как глубоко укоренена в ней гармония.
— Теперь ты понимаешь?
Он крепко обнимает ее, и их губы сливаются вновь. Как и их тела. И их души.
— Ты невозможен... После такой ночи... — губы Лидрал касаются губ Доррина.
— Эта ночь была только началом.
В дверь стучат. Доррин поднимает голову. Стук повторяется.
— Это Рейса. Если вы, голубки, способны оторваться ненадолго друг от друга, то, может, встанете и прогуляетесь на гору? Я забыла предупредить, что сегодня Ночь Совета.
— Ночь Совета?
— Праздник. Скоро начнут пускать фейерверки.
Доррин с Лидрал переглядываются и покатываются со смеху.
— Фейерверки... Нам тут только фейерверков и не хватает... — бормочет Лидрал, натягивая рубаху.
— А что, — говорит Доррин, — по-моему, под фейерверк совсем неплохо было бы...
Лидрал запускает в него сапогом, но он уворачивается.
— Ладно, раз одно с другим не совместить, выйдем на морозец и посмотрим, что тут у них за фейерверки.
Доррин нарочито стонет, однако надевает рубашку и натягивает сапоги. Когда оба уже одеты, он берет ее лицо в ладони и припадает к ее губам.
— Считай это первым залпом.
Рейса с Петрой стоят на вершине холма, откуда видны замерзшая река и гавань.
— А, отважились-таки вылезти на холод?
— Э... да... — запинаясь, отвечает Доррин.
Женщины обмениваются понимающими взглядами. Доррин заливается краской.
Взлетает сигнальная ракета. Вспышка света на миг очерчивает четкие тени облетевших деревьев. Лед на реке Вайль сверкает, как серебро.
— Красиво, — голос Лидрал едва слышен за треском разрывающихся ракет. — А в честь чего все это?
— Празднуют юбилей основания Совета. Правда, если они не найдут способа противостоять Белым магам, Совет протянет недолго.
Доррин старательно размышляет о ракетах: что приводит их в движение и не может ли энергия черного пороха заставлять работать машины?
Очередная ракета с треском взрывается, осыпая бархатную ночь дождем алых искр.
— Маги не торопятся, — медленно произносит Лидрал. — Они осмотрительны и никогда не действуют нахрапом. Но зато когда начинают действовать, предпринимать что-либо, как правило, уже поздно.
Следующая ракета распускается золотистым цветком. Доррин сжимает руку Лидрал, и та отвечает на его пожатие. Небо над гаванью снова озаряется вспышкой. Рейса заходится в кашле.
— Пойду-ка я домой, — говорит она. — Что-то слишком холодно.
Остальные молча дожидаются пуска последней ракеты.
— Глупо устраивать фейерверки зимой, — замечает Петра, притопывая озябшими ногами перед тем, как повернуть к дому. — В такую стужу только под одеялом и прятаться.
Лидрал и Доррин, переглянувшись, зажимают рты, чтобы не покатиться со смеху.
— Доброй ночи, Петра, — говорит Лидрал, когда они подходят ко двору. — Поблагодари мать за то, что она рассказала нам про фейерверки.
— И вам доброй ночи, голубки, — тепло отзывается Петра перед тем, как исчезнуть за дверью кухни.
— Она славная, — Лидрал вновь сжимает руку Доррина, и они идут по промерзшему двору к его комнате.
— Да, славная. Но ты у меня особенная.
— Вроде фейерверка?
Они снова смеются.
— Мне холодно, — говорит Лидрал, заворачиваясь в стеганое одеяло.
— Может, тебе еще фейерверк требуется?
Их губы снова встречаются.
Фейерверк...
Доррин и Лидрал стоят у сарая, на холодном, но ярком утреннем свете.
— Хочешь взять Меривен? — спрашивает он.
— Твою драгоценную кобылу? — она двусмысленно усмехается. В ответ Доррин быстро наклоняется и швыряет в нее пригоршню колючего снега.
— Ты!.. — она бросается к нему и подставляет губы для поцелуя. Он закрывает глаза, наклоняется к ней... и кубарем летит в утоптанный снег. Доррин хохочет. Лидрал подбегает и протягивает ему руки в рукавицах, однако вместо того, чтобы встать, юноша валит ее вниз, себе на колени. Они целуются снова... и снова. Потом он встает, легко поднимая Лидрал.
— А ты силен! С виду и не скажешь.
— Это благодаря работе в кузнице. Так тебе нужна Меривен?
— Нет. Я возьму пони, которого купила.
— Чем сегодня займешься?
— Торговыми делами. Посмотрю, нельзя ли здесь приобрести недорого что-нибудь путное на продажу. У меня на такие вещи чутье. В торговле оно значит не меньше, чем в кузнечном деле.
Доррин открывает дверь сарая. Держась за руки, они заходят внутрь и снова целуются.
— Тебе что, не надо к целительнице? — говорит Лидрал, слегка отстраняясь.
— Еще как нужно, — вздыхает он. — Опять иметь дело с голодными детишками и сломанными костями.
— Сломанными костями?
— Да, причем всегда женскими. Бедняжки уверяют, что это несчастные случаи, но я-то знаю: они врут. Их бьют мужья. Время нынче тяжелое, и они срывают злобу на беззащитных.
— И ты ничего не можешь поделать?
— А что? Они ведь не уйдут от своих мужей. Куда им податься, особенно в такую зиму? Женщины терпят, а мужчины безобразничают еще пуще. Так уж повелось... Взять хоть тебя — ты одеваешься и ведешь себя, как мужчина. А почему ты не можешь быть торговцем, во всем оставаясь женщиной?
— Мне думается, потому, что люди до сих пор боятся Предания.
Доррин вручает ей потертую коричневую попону, а когда Лидрал набрасывает ее на спину серого пони, умело прилаживает седло и затягивает подпругу.
— Ишь ты! Со времен нашей первой встречи ты в этом поднаторел. И не только в этом, — ухмыляется Лидрал.
Доррин заливается краской.
— А вот краснеешь ты так же, как и раньше... Я могла бы справиться и сама. Мне доводилось заниматься этим до того, как ты вообще узнал, что такое лошадь.
— Знаю, конечно, справилась бы. Мне просто нравится делать это для тебя.
Вручив ей поводья, Доррин начинает седлать Меривен, но неожиданно восклицает:
— Тьма!
— Что случилось?
— Посох забыл. Надо будет его забрать, — говорит он, надевая на Меривен недоуздок.
— А ты знаешь, что это тебя выдает?
— Что?
— Недоуздок. Говорят, никто из великих не использовал удила. Отец рассказывал, что и Креслин тоже.
— А откуда он знает?
