Серебряные глаза без зрачков следили за перемещениями хозяина, на полусогнутой руке иногда не в такт сквознякам шевелился небрежно наброшенный плащ не будем ближе к ночи и напоминать, какого цвета. На слегка всклокоченной макушке залихватски виднелась надетая чуть набекрень островерхая и широкополая шляпа… и вот тут-то только и начинало доходить — эту статую не изваял скульптор и не отлил чародей в своей мастерской. Судя по неким едва уловимым признакам, скорее живую женщину неким заклинанием обратили в изваяние. У-у, садюга…
— Тэ-экс! — колдун присмотрелся к уже прокаливавшемуся в печи тиглю, а затем сунул наморщенный нос в раскрытую книгу с заляпанными пятнами страницами и вписал туда пару цифр большим гусиным пером. — Значит, амальгама из сублимации гномьего угля и весенних флюидов горгульи в пропорции два к трём всё-таки выдерживает прокаливание? Любопытно.
В это время на полке тихо тренькнули и сами собою перевернулись на новый цикл большие песочные часы. Занятый своими изысканиями волшебник недоверчиво покосился на них из-под кустистых бровей, затем столь же подозрительно — на смирно стоящую в углу статую. И всё же он распрямился и задумался о чём-то, поглаживая убелённую благородными сединами бородку.
Но да не введут в заблуждение всяческие атрибуты старости и явно почтенный возраст колдуна — судя по здоровому цвету лица и чересчур уж молодо блеснувшим глазам, этот дядечка ещё и всех нас переживёт…
— Ну что ж, Морти — ты отбыла своё наказание, — пожалуй, старик выглядел немного огорчённым. Он пробубнил под нос что-то весьма смахивающее на популярное брекс, пекс, фекс! После чего щёлкнул пальцами в сторону статуи, и с той беззвучно сполз серебряный блеск.
Первым делом в одну сторону полетела шляпа. В другую большим чёрным нетопырём порхнул плащ, а из центра этого беззвучного взрыва юрко вылетела молодая особа лет этак двадцати или чуть меньше, огненно-рыжая, рослая и довольно смазливая — и с виду ветреная, словно сразу дюжина артисточек из королевской оперы. Однако напрасно было бы думать, что сия фемина набросится на колдуна с попрёками или жалобами!
Напротив, девица резвой прытью метнулась в дверь. Ещё слышно было снаружи, как каблучки её дробно ссыпались по лестнице, а затем с нетерпеливым звуком хлопнула дверь в очень нужное в каждом доме помещение.
Волшебник сначала насторожился было в ожидании очередной порции каверз или пакостей, а потом снисходительно усмехнулся. Ещё бы! Провести целую седмицу в заточении чар — небось, так припекло посетить одно заведение, что даже строптивость уступила место несколько иным желаниям…
Спустя некоторое время, когда хозяин закончил свои записи, закрыл книгу и принялся гасить печь и горелки, издали донёсся шум спускаемой воды, а затем снова такой же неприкаянный, как и прежде, стук каблучков. Однако, на этот раз, в нём ощущалось некое бесшабашное веселье — строптивица неслась по коридору вприпрыжку.
— Папенька, ты догадываешься, как я тебя нежно люблю? — в дверях снова замаячила неприкаянная мордашка девицы, а под рыжей чёлкой и дерзко задранная носопырка.
Колдун меж делом выразил надежду, что всё же не настолько, чтобы воткнуть в спину что-нибудь острое? Или накормить крысиным ядом…
— И ещё раз прошу, па — не называй ты меня Морти… Меня зовут Муэрте, это значит смерть!
Волшебник поморщился на эту стремительно набиравшую обороты трескотню изголодавшейся по болтовне дочери, а затем с достойным всяческого подражания философским терпением только вздохнул.
— Ну какая из тебя смерть, Морти? Ты меня скорее до апоплексического удара доведёшь своими капризами…
Лёгкая ткань накрыла разложенные к завтрашней работе препараты, от одного только взгляда волшебника закрылась створка окна. И последний раз окинув взором лабораторию, почтенный волшебник величаво направился к двери.
Со шкафа на его голову мягко спланировала заброшенная туда шляпа, плечи сам собою обернул короткий щеголеватый плащ — а из стойки волшебник извлёк красивый посох чёрного дерева с мягко сияющим в навершии алым кристаллом. И уже проходя мимо посторонившейся дочери, колдун легонько вздохнул.
— Если ты снова откажешься выйти замуж, то я заморожу тебя уже на полную луну…
— Ни за что, замораживай лучше сейчас! — с таким пылом воскликнула эта негодная девчонка, что на строптиво топнувший каблучок уже и внимания-то обращать не стоило.
Однако словно не слыша её, волшебник размеренно и задумчиво продолжал:
— Затем на год, десять, сто и так далее — пока однажды меня не окажется в живых, чтобы снять чары. Вот так, Морти.
И печально покивав головой, волшебник неспешно направился прочь. Дочь смотрела вослед, и её то открывавшийся, то закрывавшийся рот свидетельствовал о нешуточной борьбе в этой ветреной головушке. Уж не настолько она плохо знала папеньку, чтоб не поверить ему — и в таком случае упрямство выходило уже не боком, а куда как иным местом…
— А зачем так вырядился, па?
Волшебник уже на пороге печальной и тихой залы покосился на свою дочь и заметил, что сюда скачет гонец от барона Шарто — охранные заклинания своим верещанием уже едва до мигрени не довели. Морти-Муэрте понимающе хмыкнула, этак симпатично повела зеленоглазым взором и прислушалась расширившимся восприятием.
В самом деле, папенькина сторожевая система орала так, как будто её по весне насиловало целое стадо диких кабанов. Некто пёрся сюда с заката нагло и целеустремлённо, себя не помня от рвения.
— На всякий случай тоже надень что-нибудь… не столь домашнее. Всё ж мы не нищета какая-нибудь, престиж поддерживать надо.
Надо ли и упоминать, как пренебрежительно фыркнула молодая смазливая особа неполных двадцати лет, от скуки проштудировавшая добрую половину отцовских книг и способная при случае угробить хорошее войско? И всё же, дочь с сомнением оглядела свой потрёпанный сарафан, едва прикрывавший коленки, после чего поплелась в свои покои с таким убитым видом, словно её собирались вырядить если не в храмовую власяницу, то в цельнокованый пояс супружеской верности…
— Отстань, паскуда! — Ридд рявкнул на особо приставучее привидение и прикосновением пяток вновь направил своего коня по едва угадывавшейся лесной дороге.
Свет вечера стремительно угасал. Как ни был хорош чёрный жеребец, но и его резвости не хватило, чтобы за световой день пронести седока от города Шарто в самое сердце владений грозного чернокнижника. А ночевать в этом лесу парню ой как не хотелось.
Чёрные и странно покрученные деревья без листьев словно тянули к дерзкому всаднику изувеченные руки. Грозили вослед узловатыми пальцами и воздевали уродливые ветви к стремительно темнеющим небесам, где Соль уже высунула свой любопытный оранжевый глаз. И если бы не эльфийский плащ, то давно бы эти порождения больного сна разодрали коня и его наездника, расцарапали и разметали в клочья — несомненнно, лишь с тем, чтобы затем уже неспешно приступить к более прилежному измельчению…
