— Я… я подожду, — Хват положил шапку на место и кротко глянул на нее. — Пропить гульден я всегда успею. Ведь то дело нехитрое. Но если ты приумножишь его…
— Тогда ты и вовсе сопьешься, — нагло расхохотался я. — Так что я пошел. Иначе я принесу тебе горе. Ведь я не хочу спиваться, а потому и тебе не желаю того же. Но если ты станешь больше получать милостыни, то станешь больше выпивать вина или… чего ты там пьешь?
— Да все, что наливают.
— Тем более я пошел! — резко махнул я. — Губить тебя не хочу.
— Нет, не уходи, — взмолился он, цепляясь за полы моего рваного плаща. — Ты ж… у тебя это так ловко выходит.
— Ага, ты стал ценить не деньги, но ловкость? — отметил я. — То есть проявление мудрости?
— Ну… наверное, — похоже, он готов на все, лишь бы я остался.
— Тогда все, что я заработаю будет моим, — жестко подвел я итог. — И не потому, что я жадный. А потому, что тебя деньги сгубят.
— Э… ну… ну ладно. Пусть так.
— Ты получишь свой единственный гульден, как я и обещал, — добавил я. — Но вместе с тем, ты познаешь, как я их зарабатываю.
Он долго соображал, но все ж сдался.
— Идет.
Я постоял еще некоторое время, сверху оглядывая Хвата. Он кротко сидел у меня в ногах и столь жалостно взирал, что даже вызвал мою презрительную усмешку. Пусть и показную. Да, взглядом играть научился. За это ему и швыряют медяки. Но это старые способы, которые не в состоянии дать новые результаты.
Я тихо присел «на место». Хотя, то было его законное место, и недавно он готов был вцепиться мне в горло за мое нахальное вторжение. Но вот теперь сам услужливо уступал его, лишь бы только я снизошел и не уходил. И я не стал его разочаровывать.
Время снова поползло над рынком. Его отмеряли сотни шаркающих ног, временами копыт, и изредка собачьих лап. Изредка стучали колеса повозок. Все куда-то шли или ехали. А точнее — всех куда-то толкали желания. Одних быстрее, других медленнее. Но это неважно. Важно то, что у всех была цель. Это радовало. Как самих людей, так и меня.
Мы ждали. Хват с затаенной надеждой вглядывался в лицо каждого, кто бросал на нас негодующие взоры. Глаза его вспыхивали уже по-новому. Да, как быстро меняется человек и его желания, когда его устремления и труды вознаграждаются. Особенно так высоко. То вселяет в него уверенность, порождает новые желания и заставляет действовать с новыми силами. И он действует.
В том и состоит еще один важный смысл золота — оно зарождает искру действия. И поддерживает ее, иной раз, превращая в настоящее пламя. Поэтому глуп тот, кто утверждает, что для костра дрова не нужны. Что он будет гореть и так, на одном лишь голом желании. На одном последнем дыхании. Поэтому глупо просто дуть на угасающие угли. Следует всего лишь подбросить дров, и пламя вспыхнет с новой силой.
Но и здесь следует знать меру. Иначе трудно избежать пожара. Поэтому шутить с искрой опасно. Равно как и с желаниями.
Особенно с изначальными.
Возле нас возник еще один знатный молодой господин. На нем трепетал от легкого ветра просторный синий дублет, расшитый золотыми узорами. Между узорами вплелись бегущие олени и поджарые борзые. На тонком поясе, что проглядывал в разрезах дублета, висел охотничий рожок и длинный кинжал. На ногах плотные штаны всадника с кожаной вставкой. И высокие сапоги с золочеными шпорами. Голову венчал золотистый берет с перепелиным пером. Из-под берета выбивались густые льняные кудри. Точеные черты лица и большие голубые глаза придавали ему истинный высокородный облик. Он высоко вздернул подбородок, метнул на нас беглый острый взгляд, и насмешливо бросил:
— Что, охотники, не про вас сегодня добыча?
Хват обиженно поджался и засопел. Я вежливо улыбнулся.
— Отчего же, милейший? Мы уже подстрелили с дюжину куропаток и рябчиков. И даже уложили одного кабана.
— Чего?! — он остановился и сморщился. — Какого еще кабана?
— Жирного! — с гордостью ввернул Хват. Но я метнул на него осуждающий взгляд, и он снова виновато сжался. Молодец, хоть соображает: каков охотник, такова и добыча.
— Чего вы мне тут голову морочите?! — угрожающе надвинулся на нас парень. Казалось, широкий дублет заслонил пол небосвода.
— О, не принимайте близко к сердцу, — поспешил я исправить положение и смягчить его напористость. — Просто, мой друг очень наблюдательный. Потому и разглядел в вас прирожденного охотника. И решил изложить кое-какие подробности теми образами, которые для вас ближе. Понимаете?
— Ничего не понимаю! — замотал пером молодой охотник.
Я покачал головой.
— Но… вы ж такой умный. С виду.
— Так и есть, — гордо и грозно провозгласил он, подался назад и снова вскинул острый подбородок.
— Вне всяких сомнений, — я церемонно поклонился. — А потому нет нужды вам что-то объяснять.
Он некоторое время стоял, пронзая нас взором, точно охотничьими стрелами. Мы, право, себя дичью не чувствовали. Вернее, Хват, может, и ощущал. Но вот я сам уже примерялся к этому высокому стройному охотнику, словно брал прицел. С «кабаном» его мало что роднит. А вот на оленя похож. Наконец, он не выдержал и произнес:
— Чего-то я вас не пойму: вместо того, чтобы молить милостыню, вы тут непонятно о чем болтаете.
— Отчего же, — встрепенулся я. — Нам, по крайней мере, все понятно.
— И что вам понятно? — не терпелось ему.
— То, о чем мы говорим, — просто и доступно пояснил я.
— Хм, странные вы, — отметил парень. — Особенно ты. Этого-то я частенько тут встречаю. А тебя вижу впервые. Ты, вообще, кто такой?
— А разве это важно? — печально бросил я. — Особенно для такого важного человека, как вы. Ведь мое имя никак не повлияет на вашу жизнь. И даже в памяти не зацепится. А потому, смею повториться — важно ли оно?
— Нет, не важно, — искренне признался молодой охотник. — Но все ж… интересно. Первый раз встречаю такого попрошайку.
— Заметьте, — мягко остановил я его. — Я ничего у вас не попросил. Поэтому называть меня попрошайкой преждевременно.
— Ха, тоже мне, — с надменным хохотом взмахнул он рукой. — А зачем тогда ты здесь сидишь?
— Узнать кое-какую истину, — таинственно понизился мой голос.
— Какую?! — глаза парня сияли задором молодости и опьяняющим чувством собственного всесилия. Которое часто и губит молодых людей.
Я взглянул на Хвата. Он побледнел. Даже грязь и щетина не могли скрыть изменившегося цвета лица. Зато мои щеки подернулись гордым румянцем. Я подмигнул ему, и снова вернулся к своей «жертве».
— Просто мы с другом держим пари.
— Пари?
