Хват, наконец, оторвался от созерцания своей дырявой шапки и взглянул на меня. Осторожно, ненавязчиво, с искренней благодарностью. С легкой завистью. Да, я показал ему, как заставить богачей расставаться с близкими сердцу гульденами. Но он прекрасно осознавал свои способности. А точнее их нехватку. Да, ему явно не под силу вести себя подобным образом с теми, кто выше его. Он не привык к подобной самоуверенности. Нищета растоптала ее без остатка. Он был нищим в полном смысле этого слова.
Хват украдкой поглядывал на меня. Он силился разглядеть во мне какой-то секрет. Мой же секрет в богатстве. В истинном богатстве. Оно-то и дает пьянящее чувство уверенности и превосходства. Даже над теми, кто богаче выглядит, ездит в дорогих каретах, владеет родовыми землями. Словом, имеет огромное, но все-таки ограниченное богатство.
Потому что мыслит ограничено.
— Ну как, Хват, ты уяснил урок? — я смотрел на него прямо и испытующе. Он поджал губы, нахмурился, задумался.
— Я… я понял, но…
— Что «но»? — попытался уточнить я.
— Но я не уверен, что тоже смогу так, — в его груди шевельнулась скорбь.
— Н-да! — со вздохом заключил я. — Я тут сижу с ним, время драгоценное теряю, а он ничего так и не понял.
— Но…
— Ты хоть понял, что подобное доступно каждому? Даже такому оборванцу, как ты? А ведь я еще хуже тебя выгляжу. Хотя в глазах тех, кто выше нас, мы равны. Вернее тех, кто считает себя выше нас с тобой.
Он послушно закивал. Я улыбнулся и продолжал:
— Мудрость здесь в том, что один человек всегда способен уподобиться другому. Достаточно лишь в своем воображении приблизиться к его образу.
— А вдруг ты и вправду «не человек»? — осторожно напомнил он, искоса поглядывая на мои бледные руки, на длинные пальцы. Его взгляд звучал уже по-новому. И пахло от него по-новому.
— Тогда уподобься «не человеку», — просто посоветовал я. — В мыслях своих можно уподобиться кому угодно. То есть, сравнить себя с кем-то, или даже с чем-то. И отыскать подобие. Или то общее, что есть изначально во всем.
Хват съежился, насупился и разочарованно поглядывал на шапку. Там поблескивало целое состояние. Удивительно. Впервые в жизни он смотрел на гульдены и не испытывал пьянящее чувство свободы. Неужели я похож на могучего атлета дразнящего ребенка своими мускулами. Неужели это достойно силача — насмехаться над слабым?
Нет. Так нельзя! Нельзя так!
Но ведь и он не дите малое. Он примерно моего сложения, роста, силы.
А самое главное — он умеет говорить. Ведь именно это умение стало причиной появления полновесных гульденов в этой изъеденной временем шапке. Хотя, слова есть отражение мыслей. Поэтому, главное не столько умение говорить — сколько умение мыслить.
— И что дальше? — призывно воскликнул Хват. От него запахло настоящим азартом. Да, пламя азарта напрямую зависит от улова. Я с вызовом посмотрел на него:
— Дальше? Дальше я предлагаю тебе попробовать.
— Но я не смогу, — голос его погрустнел, глаза печально опустились — он с тоской смотрел на шапку.
Я смял его осуждающим взглядом, точно пудовый молот тонкую жестянку. Он скорбно вздохнул, не сводя глаз с шапки. Но после украдкой взглянул на меня. Я усмехнулся.
— Эх, Хват, Хват! Вот тебе и еще один признак нищеты. Причем самый главный. И ты его в очередной раз подтверждаешь. «Не могу», и все тут. «Не могу», а значит, и делать не буду. Даже пытаться не стану. И какое из этого вытекает следствие? Причем единственное возможное. Правильно — у меня ничего нет. То есть у тебя. У меня-то много чего есть. Так много, что оно ни в один карман не влезает, ни в один кошель. Потому и нет мне нужды обременять себя чем-то. Я подобен путнику, идущему через волшебный лес изобилия. Под ногами полно ягод и грибов, по оврагам — орехи, на деревьях растут всевозможные фрукты. Я уже не пропаду от голода. Нужно лишь уметь видеть их среди густой листвы. Не лениться протягивать руку. И будешь сыт. Ну а хочешь чего-то повкуснее, тогда учись стрелять из лука — дичи и животных тоже не счесть? Учись бить острогой или удить — рыба бурлит в ручьях и сама просится в руки. Причем, чем выше твое мастерство, тем крупнее и сытнее станет добыча. Словом, волшебный лес неисчерпаем. Поэтому мне нет нужды набивать снедью суму в надежде на будущее. Я просто иду и иду вперед. Хотя не всегда вперед, но то уже неважно. Главное — я иду. И всегда у меня свежая еда и питье. Жадный, или недальновидный, непременно кинется собирать все, до чего дотянется. Тем самым он отяготит себя, замедлит ход, а то и вовсе прикует к одному месту. Причем съест он не больше моего, зато остальное протухнет. Лес, правда, от этого не обеднеет, обеднеет лишь жадный. Но это хорошо. Ведь если он умен, он осознает свою глупость. Ну, а если нет — увы, увы. Тогда его удел до конца дней сидеть на одном месте, видеть лишь крохотную часть леса, и вкушать истлевших припасов. А тот, кто понимает вечность леса, его щедрость и неисчерпаемость, безбоязненно блуждает по нему, совершенно не думая о голоде. Точно так же он не думает о хищниках, так как знает их повадки и легко предсказывает поведение. Точно так же не думает он о других скитальцах. Если встретит себе подобного, то возрадуется, и они продолжат идти вместе. Если наткнется на горстку насмешливых глупцов, то снова возрадуется — ему не по пути с ними. Они останутся ревностно оберегать кучу подгнивших фруктов и плевать путнику в спину. Ведь такой образ жизни — смысл их существования. Им нет нужды куда-то идти. Они нашли себе пропитание и довольны — большего им и не надо. Ведь в другом месте может ничего не оказаться. Зачем испытывать судьбу? А скитальца это не смущает. Он точно знает — еда есть везде, нужно лишь различать ее среди пышной зелени. И в отличие от глупцов, он не осуждает самих глупцов, лишь отмечает их недалекость мысли. Пусть глупцы обижаются и плюют ему вслед. Но он-то знает — если плюют в спину, значит ты впереди всех. Поэтому он все время куда-то спешит, не думая о голоде. Он думает о другом. О том, что толкает его блуждать по лесу. О том, что пытается он отыскать. О том, к чему должен прийти каждый.
Хват сосредоточенно слушал. Правда, он мало чего понимал, но то уже не важно. Важно то, что он понимал — речь идет о чем-то серьезном. Об очень серьезном. Но вот — о чем, он не понимал. Но и это уже немало. По крайней мере, для него. Как я уже говорил, началом понимания становится непонимание. Поэтому, если человек истинно захочет понять, рано или поздно он поймет.
Но Хват пока не понимал. Даже не задумывался. Он посматривал то на меня, то на шапку. Реже на прохожих. Зато если кто-то из них опускал глаза, то они тут же расширялись от небывалого удивления. И даже страха. В дырявой истлевшей шапке поблескивало золото…
