— Потому что мне скучно, — выплюнул бес в лицо Ивану, — потому что вы даже мысли не допускаете о неповиновении! Вот почему! Ненавижу тихонь, ненавижу вашу рабскую покорность. Нельзя делать, нельзя смотреть, нельзя думать! Тьфу! Пионерский отряд, а не предел демона! — выкрикнул он и, видя, как кривится от ярости лицо бессмертника, расхохотался. — И что? Что ты сделаешь? Меня нельзя убить!
Иван не стал тратить ни слова, ни время. Они сплелись в клубок из ненависти и злобы. Движения столь быстрые, что за ними невозможно рассмотреть ни человека, ни зверя. Лишь ярость, ветер и кровь.
Раньше я бы, наверное, сбежала без оглядки. Раньше. Я начинаю скучать по тем временам, когда никто ничего не требовал, включая меня саму.
Вихрь замер у стены, безжалостно сминая плотную портьеру, и распался. Физически бессмертник оказался сильнее проклятого, вернее, его тела, в котором все еще торчал серебряный клинок. Ни тому, ни другому он не мешал, разве что брежатому, ставшему, по сути, таким же оружием. Рукой в перчатке секретарь надавил на нож, сжимая вторую на горле беса.
— Меня тоже, — с ненавистью прошептал бессмертник.
Я отступила к кровати, серьезно подумывая, а не залезть ли на нее с ногами, если они опять сойдутся в безжалостном танце. Сбившееся одеяло, небрежно брошенная сорочка, из-под старой ткани которой чуть выглядывала зеленоватая рукоять. Майя так и не забрала его. Я протянула руку не раздумывая. Вопреки ожиданиям малахит согрел ладонь, а не обжег ее. Атам вытесали из камня под женскую руку, не тяжелым, не громоздким. За столько лет режущая кромка камня должна была затупиться, там, где время начало разрушать лезвие, стать хрупким и ломким. Но в тело бессмертника атам скользнул, как теплая ложка в мороженое. Легко, не встречая сопротивления, будто оно состояло не из мышц и костей. В последний момент Иван что-то почувствовал, не мог не почувствовать. Бессмертник дернулся и, вполне возможно, успел бы развернуться, и я нашла бы каменный нож в своем горле меньше чем через секунду. Но проклятый с утробным хрипом-смехом вцепился ему в плечи с такой силой, что лопнула ткань.
Лезвие вошло в спину. Впервые я не думала и не мучилась сомнениями. Не важно, как совершено убийство, в горячке боя или после часа, месяца, года тщательного планирования. Оно все равно останется убийством, лишением жизни. Оправданий этому не бывает. Остается научиться жить с этим. Или не научиться.
Искра жизни выскользнула из спины бессмертника пробежала по рукояти и влилась в руку, осветив ее изнутри теплым светом. Мир разом стал белым, ослепительным и великолепным. Каждая клеточка тела наполнилась чужой жизнью, все чувства обострились, ничуть не хуже, чем в первый раз. Я глотнула воздуха, который показался мне неимоверно сладким, по краю сознания скользил торжествующий смех проклятого.
Следом за первой в атам скользнула вторая искра. Мир обрел кристальную четкость и ясность. Я знала ответ на любой вопрос. Все ответы. Могла разрешить все споры и сомнения без малейших колебаний. Восхитительное, чуть грустное чувство всезнающего превосходства. Мне захотелось рассмеяться вместе с бестелесным, глупым и очень молодым бесом, мнящим себя победителем.
Еще одна искра. У меня завибрировали кости, зубные пломбы и кажется даже ушные раковины. Собственное тело виделось удивительной картой с органами — материками, дорогами — венами, скоростными магистралями — артериями, с наполненной жизнью и никогда не затихающим биением столицей — сердцем. Оно было прекрасным и гармоничным, как был прекрасен и этот мир. Я испытывала удовольствие от каждой секунды существования. Я еще никогда не была так смертельно счастлива… разве что обнимая Алису. Почему-то воспоминание о дочери внесло диссонанс в общую гармонию. Но его стерла следующая искра, прошедшая по рукояти. И еще одна.
Я взлетела. Мир сузился до маленького шарика. Удовлетворение, которое хотелось испытывать и испытывать, хотелось заглянуть за грань. Энергия клубилась, жизнь наполняла меня, перетекая из бесконечного, бессмертного источника, скапливалась в ладонях мерцающим озером. Ее было много, больше, чем я могла представить, чем я могла бы вместить.
Смех беса оборвался, но это уже не беспокоило меня. В любой момент я готовилась разлететься на миллиард атомов, и это тоже будет прекрасно.
Но мир оказался жесток. Показал мечту и исчез. Выключился, как лишенный питания монитор, оставив меня плавать в непроницаемой тьме ночи. Неужели так выглядит смерть? Жаль, но ничего прекрасного в ней не было.
Запах был ужасен, казалось, он ввинчивается через ноздри прямо в мозг. Я попыталась отодвинуться, но он упорно следовал за мной. Я застонала, но не услышала собственного голоса. Вонь усилилась. Веки были сделаны из стекла, тяжелого и хрупкого, одно движение — и кожа осыплется осколками. Но я все же попробовала. Неимоверное усилие — и картинка мира вернулась, мутная, расплывчатая, будто смотришь через тонкую льдинку или замерзшее, разукрашенное узорами стекло промерзшего автобуса. Теплое дыхание понемногу растопило лед, и изображение обрело четкость, свет. Кто-то невидимый повернул рычаг, и вернулись звуки.
— С возвращением, — ласково поприветствовал меня вестник и улыбнулся.
Я моргнула, веки остались целыми, но тело, казалось, состояло из инея, странное хрустящее чувство заморозки не проходило. Ощущение такое, будто тело обкололи новокаином, как на приеме у стоматолога десны. Вдох, грудная клетка с хрустом поднимается, выдох с ним же и опускается. Я сжала пальцы, никакой боли, легкое неудобство и потеря чувствительности. Кожа ладони не чувствовала прикосновения подушечек пальцев, ни малейшего.
— Фт-фф, — вышло не слово, а смазанный звук, я провела языком по зубам, убеждаясь, что они на месте. — Фто слуфффилофь?
— Ты нам скажи, — ответил холодный голос, в поле зрения появился Седой, вгляделся прозрачными глазами в мои и исчез.
Взгляд сфокусировался на переплетении цепей на потолке, на их металлическом блеске. Я в кабинете, на диване. Убедившись, что я не собираюсь покидать их, Александр убрал вату с мерзким запахом. Хрупнуло, и руку кольнула боль, первый признак возвращения чувствительности. В вену потекло что-то горячее, что-то заставляющее кровь двигаться. Странное онемение тела отступало перед горячим потоком. Вестник приподнял мне голову и поднес к губам чашку. Я глотнула, подавилась и закашлялась.
— Я предупреждал, что не целитель. — Мужчина похлопал меня по спине, помогая сесть.
— Да, — прохрипела я, — но водка?
Он развел руками.
— Она и так перебрала, — вмешался тихий голос.
