Винный погреб был открыт.
По ступенькам мы спустили пехотинца в полумрак, полный бутылей в оплетке и бочек в полтора моих роста. На некоторых еще отцовской рукой были написаны год и сорт. В два окна под невысоким сводом сеял мутный, прореженный решеткой свет.
— А труп нам, — сказал Терст, — чтобы выяснить, кто за всем этим стоит. Это что за ниша? — кивнул он на арочный проем в глубине подвала.
— Склеп, — ответил я.
— Отлично.
Мы поднесли труп к проему.
Я спиной толкнул притаившуюся во мраке створку, заскрипели петли, склеп дохнул холодом в затылок.
— Бр-р-р, — повел плечами начальник тайной службы. — Очень кстати, бодрит. Тут где-то Ритольди?
— Да.
Я кровью зажег фонарь. Осветились неровные плиты пола и вырубленные в камне ниши по сторонам.
— Я попробую разбудить кровь, — сказал Терст.
Мы опустили труп в каморе, из которой шли вековой давности ответвления. Локти мертвеца глухо стукнули о камень.
Терст присел.
Я снял фонарь с крюка и перенес его на каменную скамью, ближе к трупу. Терст принялся освобождать пехотинца от одежды.
— Не понимаю, — сказал я. — Если «пустая» кровь исчезает, зачем было с таким боем изымать казначея из морга? Я бы все равно ничего не смог прочесть.
— Здесь вы, Бастель, не правы. Помогите-ка…
Терст приподнял мертвеца, и я выдернул из-под него шинель. Маленьким ножичком полковник разрезал на трупе рубашку, оголяя сгибы локтей, запястья, грудь и живот.
— Я перефразирую: если не было смысла читать, зачем красть? Вполне возможно, Бастель, с момента инициации Лобацкого прошло совсем немного времени, и вы могли из низкой, еще годной по давности казначеевой крови ухватить и инициатора, и место, и много чего еще. Кто бы такое допустил?
Терст с кряхтением пересел к ногам мертвеца.
— А здесь? — спросил я.
Терст снял с пехотинца ботинки, размотал мокрые обмотки.
— А здесь «пустокровник» матерый, — он качнул головой, глядя на серую ступню с загрубелой пяткой. — Не одну неделю таким бродит. А то и месяцы. Но может случиться, что мы узнаем, что предшествовало его инициации.
— Вы хотите открыть память крови?
— Да, — полковник встал. — А вы мне понадобитесь нитеводом. — Он подхватил фонарь. — Пойдемте к выходу. Мне нужны иглы и немного живки.
— Значит, вы из Гебризов?
— Нет. И никогда им не был.
Из склепа мы поднялись в подвал.
— Красное вино у вас тут есть? — спросил Терст.
Фонарь покачивался в его руке. Затянутые паутиной деревянные сваи чередовались с серыми днищами поваленных на распоры бочек.
— Раньше было ассамейское, европейское…
— Это хорошо. И вот что, — Терст придержал меня у ступенек наружу. — Меня ни для кого и ни для чего нет. Если государь… Ну, это я услышу. Вас жду не раньше, чем через полчаса. Мне нужно подготовиться. Может быть, это даже важнее… — он с силой втянул воздух. — Эх, было бы больше времени!
Скрипнула цепь над подвешенным фонарем.
Мы скоро разошлись — Терст канул в боковых дверях, а я пошел в обход дома к парадному крыльцу. Ухо издалека ловило гудение рассерженных голосов. Видимо, собравшиеся бежать сидеть в дормезах и ждать благодати и команды на выезд никак не желали.
Мимо распаханных клумб и пеньков, оставшихся от спиленного навеса, я по дорожке вышел к широким ступенькам и галдящей и вскрикивающей возле балюстрады толпе, которой противостояли матушка, Тимаков и Террийяр.
Высокая кровь волновалась.
— Дайте нам выехать!
— Напихали как сельдей, и что?
— Вы слышите, мой Сарик плачет! Мой Сарик хочет домой!
— Сколько нам ждать? Сколько еще ждать?
— Это издевательство!
Жандармы стояли у лошадей. К стеклам дормезов прижимались детские мордашки. Слуги бродили между карет.
Чуть в стороне человек десять ждали своего дормеза. Я заметил там Катарину Эске со своим отцом. Сердце укололо, словно кто-то попробовал его иглой на прочность.
— Господа! — голос матушки перекрыл выкрики. — Господа и дамы! Кровь вас побери, идите пешком! Если вам так нужно — идите!
Ее палец указал на фигурные въездные ворота.
— Идите! — Глаза Анны-Матильды Кольваро метали молнии. — Вы знаете, что там? Я не знаю, что там. А вы?
Толпа притихла.
— Там, извините, дорога на Леверн, — густым голосом сказал кто-то в тишине.
— Прекрасно, — сказала матушка. — Если там просто дорога на Леверн, почему вы стоите? Там же просто дорога. И больше ничего.
— Жандармы не пускают, — сказал тот же густой голос.
Матушка ухмыльнулась.
— Что для высокой крови какие-то люди с низкой? Давайте, вперед! Только уж на Кольваро не пеняйте потом!
Люди запереглядывались.
— Когда мы соберем поезд, — выступил вперед Тимаков, — обязательно всех выпустим. Думаю, где-то через полчаса. Вас много.
— А охрана будет? — спросили из толпы. — Скоро стемнеет.
— Нет, охраны не будет, — сказал Тимаков.
Кто-то фыркнул.
— И что, нас не тронут?
— Не знаю. Прошу сесть в кареты.
— Какое-то сумасшествие…
Тимаков стоял прямой и спокойный. Под его взглядом повернул к дормезам первый ряд, зашевелился, распадаясь, второй, затем цепная реакция распространилась и на остальных. Зачавкал песок под ногами. Захлопали дверцы.
— Матушка, — шепнул я, приблизившись, — может вам тоже уехать?
— Никогда, — Анна-Матильда Кольваро сжала мои пальцы. — Я останусь здесь. Это мой дом, мои розовые… — она судорожно вздохнула. Вместо розовых кустов были одни ямы. — Если умирать, то здесь. Только здесь.
— А Мари?
Матушка слабо улыбнулась.
— Мари тоже решила остаться. Все, — она взъерошила мне волосы, — пойду. Надо отдать последние распоряжения.
Высокая фигура ее поднялась к дверям.
Я с грустью посмотрел на изрытую землю за плацем, напомнившую мне поле после артиллерийской баталии, на пехотинцев и жандармов, складывающих и проливающих смолой костры, на малые костерки, занявшиеся тут и там.
Флигели по сторонам уже туманились, у въездных ворот на столбах зажгли фонари, и свет их расплывался дымными ореолами.
Я прищурился.
Кто-то стоял там, за светом фонарей. Жилками не достать, разве что винтовочной пулей. Или это уже?..
Я похолодел.
— Георгий.
— Что? — обернулся Тимаков.
— Посмотри, — я кивнул в сторону ворот.
Стоявший там тем временем прошел вперед, и в руках у него обнаружилась палка с белым лоскутом на конце. Он повозил ей в воздухе.
Фигурки жандармов у первой линии костров взяли его на прицел.
— Кажется, переговорщик, — тихо сказал Тимаков.
За нашими спинами раздался дробный перестук каблуков — человек восемь еще спустились по крыльцу к дормезам.
