Но здесь-то…
Что случилось с людьми? С кровью империи? Выродилась, горько подумал я. Выродилась! Не начали бы детей выбрасывать из салонов.
Мне жутко, до дрожи в жилках, захотелось сплести «хлыст» и пройтись им по жирным спинам. Я отвернулся.
— Господа, — прогремел голос поднимающегося по ступенькам крыльца Сагадеева, — нечего здесь смотреть. Бегут и бегут.
Несколько любопытствующих фигур отлипли от перил балюстрады и исчезли за обер-полицмейстером в дверях.
Один из дормезов, нещадно скрипя не смазанными осями, выдвинулся вперед и под крик Тимакова: «Давай! Давай же!» наконец покатил к воротам. Винтовочным выстрелом треснула под колесом ветка.
Тут же конная двойка потянула прочь следующий дормез, с просевшим к земле днищем, с Нащекинским слугой, распластавшимся на крыше. Слуга улыбался, даже махнул Тимакову шляпой. Ему, наверное, казалось, что он дурит смерть. На одной его ноге не было туфли, белел носок.
Что ж, решил я. Действительно. Нечего смотреть.
Это паника. Паника, захватившая империю и пробирающая ее до нутра. До высокой крови. И я почти уверен, нет в ней ничего рационального, один мистический ужас.
Перед чем вот только?
Перед силой, которой предназначено? Перед чудищами? Или кто-то здесь, в поместье, умело сыграл на слухах, ползущих после нападения на меня и смерти Ритольди? Интересно, откуда паренек из людской о чудищах узнал, кто-то ведь сказал ему, намекнул. Жалко, времени нет выяснить. Позже, позже!
Терст ждал уже лишних пять минут.
Я быстро зашагал к погребу. Уже на ступеньках вспомнил про шпионку. Поднять ее или не поднимать? Забудет о ней Сагадеев?
Человек все-таки…
Холод склепа заставил стукнуть зубами.
— Бастель! Вы вовремя.
Цехинский божок, сидящий в голове «пустокровника», не оборачиваясь, показал ладонью сесть сбоку. Я подчинился. Холод плиты обжег кожу даже через плотную суконную ткань военных брюк.
Глаза у полковника были закрыты. Фонарь стоял на каменной приступке, световым кругом накрывая и его, и мертвеца. Голый торс «пустокровника» казался восковым, бледно-желтым. В местах надрезов, на сгибах локтей, на запястьях, в солнечном сплетении чернела кровь. Наклонившись, я увидел надрез и на оголенной щиколотке.
— Что снаружи? — спросил Терст.
— Бегут.
— И все? — На круглом лице полковника удивленно дрогнула бровь.
— Был переговорщик.
— М-м-м… Хотел странного?
— Меня и государя-императора.
Огюм Терст приоткрыл один глаз.
— Что ж, здесь мы не ошиблись. Алая с серым, алая с белым… И, вполне возможно, сейчас мы узнаем, зачем все это понадобилось.
Он шевельнулся. В его руке блеснуло стекло.
— Это живка. Отпейте на два глотка, — сказал Терст, подавая мне бутылку с наклейкой «Анис». — Эффект быстрый.
— А последствия? — спросил я, прикладываясь к горлышку.
— Доживете до утра, узнаете.
Жидкость была маслянисто-сладкой и едва не склеила губы. Сироп? Патока? Меня вдруг бросило в пот.
— Ф-фух! — выдохнул я.
— Я же говорю, эффект быстрый.
Я расстегнул ворот мундира.
Тело задышало жаром, будто в лихорадке. Кожу покалывало миллионами иголок. Жилки налились мощью и обрели видимость, огненными ветвями рассыпавшись по склепу. Я почувствовал себя далеким предком Праметом.
Кому огня?
— Бастель, — вывел меня из упоения собственной кровью голос полковника, — нет времени, давайте работать.
— Простите. Конечно.
Свернув непослушные, звенящие силой жилки, я вынул иглу. Терст дождался капли, выжатой из указательного пальца, и поймал его в захват.
— Вот что, — заговорил он, наклонившись ко мне. — Я постараюсь закинуть вас по памяти как можно дальше. Не цепляйтесь там за нити, все равно не удержитесь, гниль одна, просто смотрите. Обратно будет тащить быстро и, думаю, как раз к моменту инициации. Вот его попытайтесь зафиксировать как можно четче. Как можно четче. Вы понимаете, почему?
— Да, — сказал я.
Терст все также, одним глазом, посмотрел на меня. На непроницаемом лице его дрогнул тенью улыбки уголок губы.
— Вы все же удивили меня сегодня.
— Чем?
— Смелостью. Не все еще пропало, Бастель, не все. — Он кивнул мне на «пустокровника». — Палец к солнечному.
Я прижал палец к вязкой лужице, натекшей из разреза.
От моего движения худое лицо мертвеца чуть повернулось, смялось в гримасе. Казалось, он испытывает неудобство от того, что кто-то бесстыдно заполз ему под кожу.
— Не шевелитесь, — предупредил Терст.
Несколькими касаниями он пометил мне лоб своей кровью, затем накрутил корявую спираль на лбу мертвеца.
— Готовы?
— Да, — сказал я, просовывая палец глубже.
— Гоанци-анци-цеаро, — скороговоркой забормотал полковник, — ишмаа-маа-го…
Показалось, качнулся, выцвел в изморозь камень склепа.
Как на «Касатке» в царь-шторм, мой желудок подступил к горлу, словно я вместе с кораблем застыл над голодной пустотой на гребне океанской волны.
Палец дернуло.
Неожиданно он углубился мертвецу под грудину, а затем, оцарапавшись костью, там исчезла вся кисть.
— Эццан-го!
Лоб прижгли ляписом.
Труп, несмотря на руку в теле, вдруг легко сел и, ухмыльнувшись мертвым лицом, притянул меня к себе.
Я попытался оттолкнуть его, но увяз в нем и второй рукой, потом плечом, потом лбом, щекой. На мгновение стало темно.
«Касатка» ухнула вниз, я вместе с ней и «пустокровником» тоже…
— Петр, — говорят мне, — Петр, подъем.
— Уже?
Ноги гудят.
Злое ассамейское солнце карабкается в зенит. Экспедиция ползет через пески длинной вереницей людей, повозок, навьюченных верблюдов и редких конных.
Привал короток.
Саксаул объеден верблюдами до голых ветвей, на концах которых сидят маленькие ядовитые скорпионы. Голову печет сквозь платок и фуражку. В нагретой фляжке — теплая, солоноватая вода, набранная в колодце, похожем на узкую дыру в земле.
Я встаю.
Сапоги давно оставлены в караван-сарае у Хан-Гюли, вместо них куплены кожаные чулки на тесьме и на твердой подошве, называемые у местных «баб-шэ». Во всем здешнем я похож то ли на шахар-газиза, то ли на густон-али. Военный человек. Человек с ружьем.
Я иду в голову отряда.
Вокруг поднимают верблюдов, взнуздывают лошадей, ассамейцы в цветастых халатах сворачивают коврики. Впереди гремит выстрел, и пороховой дым какое-то время тающими клубами висит на месте.
— Телятин, — замечает меня, пробегая мимо капитан Шнуров, — давай-ка за мной.
Мы забираемся вверх по бархану.
Там уже стоит Коста Ярданников, один из организаторов экспедиции, и сует так и не спешившемуся с коня местному джангиту большую, с ладонь золотую бирку.
