— Ты узнал этого человека? — спросил король.
Тот ответил:
— Я не мог узнать его, досточтимый господин, ибо на нем маска и огромный плащ с капюшоном. Человек он невысокий и разговаривает сиплым шепотом.
— Впусти его, — велел король Горайс, и когда облаченная в маску и капюшон Шрива вошла и протянула ему кольцо, сказал: — Ты выглядишь подозрительно, и лишь этот знак открыл тебе дорогу сюда. Сними этот наряд и покажись, кто ты есть.
Но она, все еще говоря сиплым шепотом, взмолилась, чтобы перед тем они остались наедине. Тогда король приказал оставить их одних.
— Досточтимый господин, — сказал солдат, — Желаете ли, чтобы я остался наготове за дверью?
— Нет, — ответил король. — Покинь прихожую, поставь стражу и пусть никто меня не беспокоит.
Шриве же он сказал:
— Если дело твое окажется не менее сомнительным, нежели твой вид, то этот твой визит окончится для тебя худо. Одним движением пальца я способен превратить тебя в мандрагору. Если, конечно, ты и сейчас представляешь собой что-либо иное.
Когда они остались одни, леди Шрива сняла маску и откинула капюшон, обнажив голову с темно-каштановыми волосами, что были заплетены надо лбом и ушами в две тяжелые сетки и заколоты серебряными булавками, украшенными гранатами цвета пылающих углей. Король мрачно взирал на нее из-под темных бровей, ни одним движением века или мускула своего худощавого лица не выдав своих мыслей при этом разоблачении.
Она задрожала и проговорила:
— О господин мой король, надеюсь, что вы простите мне мое прегрешение. Я и сама дивлюсь своей дерзости, что решилась прийти к вам.
Король жестом предложил ей сесть в кресло возле стола по правую руку от него.
— Тебе не следует бояться, госпожа моя, — сказал он. — То, что я впустил тебя, само по себе должно убедить тебя, что я не сержусь. Расскажи мне о своем деле.
Когда она уселась в круге света наедине с королем Горайсом XII, разожженный в ней вином ее отца огонь задрожал и притух, словно слабое пламя при порыве ветра. Она глубоко вдохнула и со все еще трепещущим сердцем заговорила:
— О король, я очень боялась идти к вам со своей просьбой. Для вас, господин, это мелочь, но для меня, незначительнейшей из ваших служанок, это было бы величайшим благом. Но теперь, когда я все же пришла, не решаюсь я просить об этом.
Блеск его глаз из темных глазниц лишал ее решимости; не легче ей было и от вида усыпанной драгоценностями и ощетинившейся воздетыми когтями железной короны у его локтя, или от переплетения медных змей в подлокотниках кресла, или от яркого отражения светильника на столешнице, где красные, будто кровавые, и черные, подобные лезвиям мечей, прожилки пронизывали сверкающую зеленую каменную поверхность.
Но она собралась с духом, чтобы произнести:
— Будь я великим лордом, который служил вашему величеству так, как служил мой отец, или те другие, кого вы чествовали нынче вечером, о король, все было бы иначе.
Он ничего не сказал, и, набравшись смелости, она продолжила:
— Я тоже послужила бы вам, о король. И я пришла спросить, как.
Король улыбнулся:
— Я весьма признателен тебе, госпожа моя. Веди себя, как и прежде, и я буду вполне доволен. Пируй и веселись, и не забивай свою головку этими полночными вопросами, а то истощаешь от чрезмерной дотошности.
— Истощала ли я, о король? Сами посудите, — с этими словами леди Шрива поднялась и стала перед ним в свете лампы. Медленно развела она свои руки вправо и влево, отбрасывая с плеч свой темный бархатный плащ, что, складками свисая с ее поднятых рук, уподобился крыльям приготовившейся взлететь птицы. Ослепительно прекрасны были ее обнаженные плечи, голые руки, горло и грудь. Один огромный гиацинт, свисавший на золотой цепочке с ее шеи, покоился в ложбинке меж ее грудями. Он вспыхивал и гас вместе с ее дыханием.
— Лишь только что, господин, угрожали вы превратить меня в мандрагору, — сказала она. — А могли бы вы преобразовать меня в мужчину?
Она ничего не могла прочесть на его подобном скале мрачном лице, на стальных устах, в глазах, что походили на пульсирующие в пещерах костры.
— Я могла бы послужить вам лучше, господин, нежели моя жалкая красота. Будь я мужчиной, я бы пришла к вам ночью и сказала: «О король, не позвольте нам больше терпеть этого подлеца Юсса. Дайте мне меч, о король, и я покорю для вас Демонланд, и втопчу его в землю».
Она легко опустилась в кресло, позволив своему бархатному плащу упасть на его спинку. Король в раздумье водил пальцем по воздетым когтям короны на столе.
— Это и есть то, о чем ты просишь меня? — наконец, промолвил он. — Поход на Демонланд?
Она ответила утвердительно.
— И отплыть необходимо сегодня же? — спросил король, все еще наблюдая за ней.
Она глупо улыбнулась.
— Я лишь хочу понять, — сказал он, — что за овод безотлагательности укусил тебя, заставив столь неожиданным и непривычным образом явиться ко мне после полуночи.
Она с минуту помолчала, набираясь смелости.
— Чтобы к вам не пришла другая, о король, — ответила она. — Поверьте, мне известно о замыслах той, что придет к вам наутро с той же просьбой ради другого. Как бы сообразительны ни были некоторые, я уверена, что ни в чем им не уступаю.
— Другая? — переспросил король.
Шрива ответила:
— Господин, я не буду называть имен. Но есть те, о король, кто, представляясь смиренными просителями, возлагают свои надежды на иные вещи, нежели мы.
Она склонила голову над полированной столешницей, с любопытством вглядываясь в ее глубины. Ее корсаж и платье из алой парчи были подобны чашечке огромного цветка, ее белые руки и плечи — его лепесткам. Наконец, она подняла глаза.
— Ты улыбаешься, госпожа моя Шрива, — сказал король.
— Я улыбнулась собственным мыслям, — сказала она. — Вы будете смеяться, услышав о них, о господин мой король, ибо они столь отличны от того, о чем мы говорили. Но воистину, в женских мыслях не больше постоянства и покоя, нежели во флюгере, что поворачивается перед всеми ветрами.
— Давай послушаем, — сказал король, наклоняясь вперед и свесив свои худые волосатые руки с края стола.
— Ну что ж, господин, они таковы, — сказала она. — Мне вдруг пришли на ум слова леди Презмиры, которые она произнесла, едва выйдя за Корунда и поселившись здесь, в Карсё. Она сказала, что правая половина ее тела принадлежала Витчланду, но левая осталась Пикси. И наши люди весьма радовались, что она отдала правую часть тела Витчланду. На что она ответила, что сердце-то у нее слева.
— А твое где? — спросил король. Она не осмеливалась взглянуть на него, и потому не видела озорного выражения, промелькнувшего на его темном лице подобно летней молнии при упоминании имени Презмиры.
