они собирались воздвигнуть в пустоте башни и добавить к созвездию китайских анклавов еще одну современную звезду. Как только они соберут все фрагменты воедино, то начнут принимать предложения от независимых волшебников из разных китайских городов. Они и выберут город, чья магическая популяция предложит больше всего; мана и ресурсы волшебников-одиночек пойдут на строительство нового анклава. Волшебники, которые внесут наибольшую долю, войдут в анклав немедленно, а остальные будут поступать в него в течение десяти-двадцати лет, по мере того как строительство будет продолжаться, а анклав – расширяться.
Лю родилась, когда этот проект уже был задуман; предполагалось, что она внесет свою лепту в его осуществление. Она сама мечтала об анклаве. И каждый, с кем Лю пошла бы на свидание, несомненно, подвергся бы оценке как потенциальная часть этого плана. Возможно, ее родственники не собирались активно вмешиваться в процесс, но, конечно, они порадовались бы, если бы Лю привела домой подходящего кандидата. Несомненно, таковым мог считаться мастер из Шанхая, у которого хватило талантов, чтобы уже в школе создать корректор.
– Ну, так это… хорошо? – поинтересовалась я.
Лю озадаченно уставилась на меня, как будто сама не знала. Она посмотрела на Цзы-Сюаня, потом снова на меня.
– Он… милый? И очень симпатичный?
Как будто она спрашивала моего мнения. Насколько мне было известно, Лю еще ни в кого не влюблялась; подозреваю, что она считала это чересчур рискованным в то время, когда баловалась малией. Романы малефицеров, как правило, напоминают историю Бонни и Клайда – или Франкенштейна и Игоря. Далеко не каждого это привлекает. Так что теперь Лю получила настоящий подарок и осторожно заглядывала под крышку.
– Да, – искренне сказала я.
Видимо, моей обязанностью как подруги Лю было внимательно наблюдать и – при возможности – отомстить за хихиканье в мой адрес.
Лю, возможно, и сомневалась насчет Цзы-Сюаня, зато твердо была уверена, что мне следует уйти и не смущать ее; она раз десять повторила, что я не обязана с ней торчать. Я упорно делала вид, что не понимаю намеков, пока толпа вокруг Цзы-Сюаня не рассеялась. Он вежливо отделался от последних прилипал, а я как бы случайно отошла от Лю, но недалеко – мне было слышно, как он, подойдя, позвал ее с собой в библиотеку.
Лю повернулась и спросила у меня:
– Эль, ты пойдешь?
– Идите, я догоню, – сказала я и непотребно ухмыльнулась.
Лю вновь покраснела и показала мне язык, а потом, торопливо приняв достойный вид, повернулась к Цзы-Сюаню. Я улыбалась, глядя им вслед; это было так… нормально. Они оба нащупывали дорогу в будущее за пределами проклятой школы.
Наверно, по поводу моей запутанной личной жизни вы бы сказали то же самое, однако мое положение казалось мне гораздо более зыбким, драматичным и сложным, не говоря уж о непрактичности, ведь я собиралась втянуть Ориона в абсурдный проект по строительству крошечных анклавов по всему миру, и вряд ли его семья этому бы обрадовалась. Но мне было приятно, по-человечески приятно, я наслаждалась этим ощущением – оно казалось идеальным финалом четырехлетнего забега.
Впервые в жизни я почти позволила себе поверить в будущее – так что, когда Лю и Цзы-Сюань скрылись из виду, я рассмеялась вслух, повернулась к двери спортзала и ликующе поинтересовалась:
– Все еще думаешь, что можешь меня остановить? Ну нет. Я вытащу их отсюда. Я вытащу всех и ни одного не брошу. Никто тебе не достанется. Я выиграю, а ты проиграешь, ясно?
– Ты с кем разговариваешь? – спросила Сударат.
Я здорово испугалась – и поделом, потому что увлеклась своим дурацким монологом и не заметила Сударат; успокоив бешено бьющееся сердце и загнав подальше шестнадцать разных смертоносных заклинаний, которые мгновенно пришли мне на ум, я как можно спокойней ответила:
– Ни с кем, просто размышляла вслух. А ты что тут делаешь?
И тут я взглянула на маленький сверток у нее в руках – из свертка торчал кусок хлеба – и с ужасом поняла, что она разделяет мнение Ориона по поводу пикников в зале.
– Да ты издеваешься, – с негодованием сказала я. – Я что, мало на вас орала? Даже если ты не погибнешь, то забьешь голову непонятно чем. Ты уже почти год здесь пробыла – должна же ты понимать. Это все ненастоящее.
Сударат слушала меня, ссутулившись и крепко держа обеими руками свой сверток. Потом она негромко произнесла:
– Мама обещала в честь выпуска отвезти меня на праздник сакуры в Киото. Но я его не увижу.
Я замолчала – и вообще, кажется, перестала дышать. Сударат помедлила и, не дождавшись от меня ответа, продолжала:
– Дома, в анклаве, нам говорили, что надо выбирать самых толковых ребят, самых умных, лучших. Они помогут. Я знаю, как выглядят сильные ученики. Я-то сама не очень сильная. И никто не хочет со мной дружить. Ребята из анклавов все боятся. Они не знают, что случилось в Бангкоке. Я тоже не знаю. Они думают, что я вру, но я не знаю, честно. Я пошла гулять с бабушкиной собакой, а когда вернулась… короче, дверь в анклав не открывалась. За ней была просто пустая квартира. Все исчезли… – Сударат вздохнула. – Моя тетя работает в Шанхае. Она приехала и забрала меня. Она делилась со мной всем, что имела. Но этого мало, чтобы спасти человека, который ничего не умеет и никому не нравится. Я-то знаю.
Сударат замолчала. Я по-прежнему не могла выговорить ни слова. Ей, видимо, надоело стоять в коридоре и общаться со статуей, поэтому она осторожно обогнула меня и открыла дверь спортзала. Сударат все сделала правильно – не стала заходить слишком далеко, чтобы не отрезать себе путей к отступлению, но и не остановилась у самой двери. Она уселась у подножия дерева, которое тут же принялось за дело и изобразило усыпанные цветами ветви. Сударат достала из сумки маленькую корзиночку клубники – наверно, она потратила немало маны, чтобы превратить в клубнику какой-нибудь залежалый фрукт из столовой. Она сидела под деревом, ела клубнику и читала книжку, совсем как на картинке из буклета для младшеклассников, и крошечные лепестки падали вокруг, словно розовый снег. Сударат решила жить полной жизнью, потому что особых шансов уцелеть у нее не было.
Дверь закрылась, и напоследок до меня донеслось благоухание цветов. Глядя на захлопнувшиеся створки, я сказала: «Нет», и это, конечно, было очень глубокомысленно. А потом я громко расхохоталась сама над собой – пронзительным издевательским смехом.
– Господи, вот дура, какая же я дура, даже не верится.
Я никак не могла успокоиться. Я закрыла
