И, не слушая больше девку — болтушку, с языком, сродни коровьему боталу, вышла из светелки.
Девки сбились в кучу подле опочивальни Радогора. Перемигиваются, перешептываются. Глаза сладким туманом затянуло.
— А вы что здесь все сбились? — Строго спросила она. — Или дел больше других нет, как воев у дверей выкарауливать?
Даже в двери никого не пустил, княжна — голубушка. Сам воду занес, сам разделся. — не скрывая своего удивления, ответила одна за всех. И уж совсем разочарованно добавила. — И моется сам, будто мы все безрукие.
Влада с трудом сдержала облегченный вздох.
— Прочь идите. Пока палками гнать не велела. Сама платье ему приготовлю. — И нетерпеливо притопнула ладным, вокруг ножки, сапожком. — И не сметь мне на глаза показываться, пока сама не позову.
Проводила девок ревнивым взглядом. И скорбно вздохнула, подумав, и где только батюшка таких насобирал. Одна другой глаже. Куда не поглядишь, в каждом углу оторва.
Долго рылась в батюшкиных сундуках, подбирая одежду по росту, что было совсем не просто. Но наконец остановилась, и навьючив одежду на руку, вернулась на свою половину, прихватив заодно и не длинный боевой нож в узорчатых ножнах со стены. Растягивая время, распустила пояс и повесила на него нож. Прошлась раз другой по светлице из угла в угол. Прислушалась и, боязливо выглянув в переход, толкнула двери в опочивальню Радогора рукой. Двери отворились без звука. Еще раз оглянулась и проскользнула внутрь. Радогор, обмотавшись рукатерником, стоял с растерянным видом, разглядывая свою грязную и ни на что уже не годную, одежду. На голых плечах, груди и спине, вода сверкала каплями. Мокрые волосы прилипли к плечам.
Стараясь не шуметь, осторожно опустила вьюк на лавку у дверей, неслышно подошла сзади, обхватила узкий стан руками и прижалась к влажной спине, блаженно вдыхая запах сильного, пахнущего лесными цветами, тела.
— Увидят, Ладушка! — Озабоченно проговорил он, не оборачиваясь.
— Не увидят. Ты же проглядел меня. Тех же, у дверей, я всех прогнала. — Со смехом прошептала она, прижимаясь губами к его телу.
Я тебя увидел, когда ты еще у дверей таилась. — Возразил он. Развел ее руки своими, окинул быстрым взглядом и удивленно поднял брови.
— Ты же меня в девичьем уборе и не признаешь среди многих. — Смутилась Влада под его взглядом. — Платье мешком до пят Поди, разбери где кто. И косу как плести? Девичью заплести, богов гневить. Бабьи? И того хуже. А так и не пойми что. Девка не девка, и баба не баба. Одно недоразумение.
— Дева — воительница. — Радогор и не думал скрывать своего восхищения. — О коих мне дедка Вран рассказывал. Только они открывали глазам одну грудь. А для чего, я так и не понял.
— А это, Радо, чтобы глаза слепли. Чтобы враг кроме этой груди ничего и не видел больше. — Развеселилась лада, которой пришлись по душе его слова. Для тебя же хоть все на волю выпущу, чтобы никого кроме меня не видел. Девок — срамниц всех из терема вымету, чтобы не пялили на тебя свои глаза, мой витязь….
Да я и так, кроме тебя никого не вижу, Ладушка.
Забыв о своей наготе, подхватил ее на руки и склонился над ее лицом.
— Скажи ты мне утром… Радогор, в щепы размечи этот град — разметал бы и не задумался. А потом с землей перемешал, чтобы и памяти его не осталось.
Синие глаза сияют таким счастьем, что и, правда, хоть горы прямо сейчас ворочай.
Опустил ее на пол и сокрушенно полез рукой к затылку. На глаза попались старые, перемезанные землей и травой, портки. И Влада, видя его потерянное лицо, снова заливисто засмеялась.
— Я уж приготовила все для тебя. Одевайся.
Смутилась, опустила голову и стыдливо ковырнула носком сапожка дорожку. — если бы можно было, так от тебя и вовсе всю одежду попрятала. Уж такой ты, радо, у меня видный да пригожий, что и сил нет. Век смотри и не насмотришься.
Пришел черед смутится Радогору. Торопясь, упрятал манящую наготу в тонкой выделки светлые портки. Вбил ноги в мягкие сапоги, нарядился в новенький подкольчужник и затянулся поясом. Потянулся к лавке за ремешком, чтобы волосы стянуть, а она его к лавке за руку потащила, нашептывая.
— Позволь, сама тебе волосы причешу и приберу. Хоть и не жена я тебе, но так и тянется рука за гребешком. Там, в лесу, под ольхой его под рукой не оказалось, а то еще тогда бы забралась я в них.
И затихла, склонясь над гребнем. Медленно водила им, разбирая прядь за прядью, укладывая волос к волосу, приглаживая и прилаживая их.
— Чудно. И волосы у тебя, как у девки. Мягкие и пушистые. И пахнешь сам, ровно девка. А ни ручья, ни цветов.
Взлохматила, взбила их и зарылась в них лицом.
— Грех сказать, не будь того ярла и тебя, счастья моего, не было бы. — Повторила она уж не раз и не два сказанное. И уже бережно расчесала, разобрала волосы, расправила их концы на плечах и перехватила через лоб ремешком, как он сам делал. — Так и нее нашла бы я тебя.
— Так это я нашел тебя, Лада. Не ты… Как увидел тебя на лодии, так и…
Договорить не успел. Не дала договорить. Закрыла ему рот ладошкой и зашептала, потянувшись губами к лицу.
— Не ты это, Радо. Я, я… И не спорь! Как поймалась за твою руку, когда Ягодка меня привез, так и поняла… мой ты, мой. Ни кому не отдам, и ни куда не отпущу одного. Рядом буду.
Зарылась лицом в его грудь. Плечи затряслись в плаче. А он гладил ее рукой и похлапывал по спине, давая выплакаться.
— Ты мне сейчас и за батюшку, и за матушку. И за нянюшку тоже. Радо. Муж мой перед Родом нечаянный.
Неожиданно резко выпрямилась, отстранилась от него и смахнула слезы. Наклонилась над лоханью, чтобы смочить лицо водой и приложила к нему рукатерник, чтобы высушить воду.
— Пойдем, Радо. В трапезной уже столы накрыли. А вечером пир княжеский. Набольшие люди придут, старосты и старшины со всех концов. Сотские, десятские. Некогда слезы лить.
И взяв его за руку, потащила к дверям. Радогор нехотя, опять взглядами жечь будут, поплелся за ней, закидывая за плечи перевязь меча.
За дверями девок орава поджидает. Востроглазые, смешливые и на глаза проказливые. Глаз не пряча, на Радогора пялятся и на княжну искоса поглядывают.
— У дверей стояли, подслушивали? — Влада нахмурила брови, окидывая их неприязненным взглядом.
— Как можно, княжна!
И глаз не отводят, не покраснеют под ее взглядом.
— Мы же только в трапезную свести.
— Дорогу и сама помню.
Бог росту не дал, а то бы собой закрыла своим телом от их похотливых глаз.
В трапезной прежде, при батюшке, от народа было тесно, а от голосов уши закладывало. А теперь только их двое.
Стол снежно белой скатертью укрыт. А на нем от закусок и разносолов места живого не видно. Радогор окинул его взглядом и поднял растерянные глаза на княжну.
