Лавки дорогими дорожками устланы. Все для гостей. Сиди, не хочу. А коли усидеть не можешь, вались под стол. И там дорожки. Отоспись и снова рукой за чару или за ковш берись.
Княжий стол отдельно, на высоком месте. И не лавка, а два просторных кресла с высокими веселыми, узорчатыми спинками.
Прошел мимо трапезной, окинув все скучным взглядом. Княжна за рукав дернула раз — другой, и отцепилась. Хозяйка! За всем уследи, за всем догляди. Обо всем распорядись. А то и носом ткни, коли глаза не видят.
Страж на поверхе вытянулся в струну. Но Радогор и головы не повернул. Сказанное, сказано. А пересказывать, лучше не будет. Отворил двери в опочивальню и согнувшись, шагнул в низкую дверь. Оконца маленькие, слюдянные, желтеют вдоль стен. В жилье прохладно. И тихо. На ходу снял перевязь с мечом, прислонил к лавке и сам, вытянув ноги, сел рядом.
Чувство было какое — то странное. Неведомое.
Ноги бегут, а бежать некуда. Прибежал уже. Куда не кинь взгляд, везде стены.
Тесно!
Сам не заметил, как задремал. Проснулся от того, что поймал на себе знакомый взгляд. И руку на плече. Глаза открыл, а узнать не мог. И лицо, вроде, тоже. И не то. Волосы лентами затянуты. На голове венец легкий. Золотые и серебряные нити, как кружева смотрятся. А в кружевах каменья самоцветные горят. Платье узорами выткано и серебряной нитью прошито. А что под тем платьем? Куда вся красота спряталась? И только глаза синие да губы желанные на этом незнакомом лице.
— Проснись, Радо. — Чуть слышно ладонью коснулась его лица и прижалась губами к его губам. — Гости заждались.
Голос, глаза, губы… Остальное все чужое.
Словно мысли его угадала. Засмеялась тихим серебристым смехом.
— Или не признал меня, Радо?
Подняла за руку и потащила за собой. На ходу закинул меч за спину, и не сопротивляясь, как невольник, потащился за ней.
— А надо ли мне, Лада? Вроде не гость я, хранитель твой.
Отмахнулась, будто и не слышала его слов.
В трапезной светло и шумно. Не факелы дымные, не светильники мутные, а тяжелые восковые свечи без счета горят, чтобы гостям было веселее. Разносится их сладковатый медвянный дух по всей трапезной. За столами все говорят разом, и кричат так же все разом. Да так, что и слушать не кому. Глаза горят от вожделения. При виде дорогих закусок и вин. Бросают нетерпеливые взгляды на распахнутые травчатые двери.
Княжна не вышла, вплыла в трапезную. Успев шепнуть.
— Взбодрись, Радо. На тебя смотрят. Знать хотят, кому девка на шею кинулась, на ком узелок нитяной завязала.
А от дверей прямо к креслу. А на другое Радогору указала.
— Садись, витязь.
Легко поклонилась. Не глубоко, с достоинством.
Откушайте, гости дорогие. Медов отведайте, вина заморского… Избавление от лютой неволи позвала вас вместе со мной отпраздновать. Крайчие, потчуйте гостей.
За их спиной отроки в белоснежных одеждах, словно голуби белые стоят.
И пошло, поехало веселье. Уж не до разговоров стало. Хорошо бы других перекричать, себя показать. Богатством и властью покрасоваться. Но не для всех веселье в радость. По глазам Радогор видят. По косым взглядам. По гадким улыбкам на лицах. Кому — то кость рыбья в горле. Из — за закусок и чар золотых и серебряных не раз и не два косые взгляды на себе ловил. Да и как не быть тем взглядам? Кто — то при Свище высоко поднялся, а ну как падать придется? Кому такое по нраву?
И молодец это, уж про себя Радогор слышит, на княжеское место забрался и за стол праздничный с мечом залез, снять не потрудился. Свища рукой не коснулся, а как червя навозного раздавил. А скажи слово такому противное и следом за Свищом?
Мед ковш за ковшом бежит. Вино чарами в рот льется. И уже черное не так черно, и белое не так глаз слепит. Хмель развязал языки. А языки во хмелю удержу не знают.
— А скажи, княжна, по какому такому праву молодца этого одесну от себя посадила? На место княжеское. Ему бы по летам его у терема с молодшей дружиной пировать, да еще и с краешка.
Княжна, хоть и ко всему была готова, густо покраснела. Губы дрогнули от обиды. Но не успела ответить. Все разом, дружно заговорили. Обиды со всех сторон на стол полились. И те, кто за покойного князя стоял, и те, кто при Свище поднялся. У каждого нашлось за душой, что сказать. Орут кто во что горазд, а что орут, не разобрать.
— Этот при Свище воеводой стал. — Шепнула она Радогору.
И поднялась над столом. Но на нее и не посмотрели.
— Так и за бороды друг друга начнут таскать. — Развеселился Радогор, удобнее прилаживаясь к спинке кресла.
— Так и пусть и таскали бы. Так они же еще и других грязью вывозят. — Ответила она, растерянно глядя на него. — Пугни их, Радо. Порычи бэром.
Радогор развеселился еще больше. И сдержанный бэрий рык с грохотом пронесся над столами. И сразу же с улицы отозвалась бэриха. А Ягодка по свойски сунул голову в трапезную и скалил зубы, с надеждой поглядывая на Радогора, словно спрашивая у него. с кого начинать. Гости притихли, а иные успели и протрезветь.
— Отвечу тебе, воевода Клык, хотя и не должна я перед тобой ответ держать. Я княжна по праву родства. А ты не законной властью Свища место занял. Но все равно отвечу. А потому он рядом со мной сидит, что меня, полонянку, от смерти спас и из неволи вывел, когда я уже и дышать переставала. А потом много дней нес и вел меня к отчему дому глухими лесами и непроходимой дрягвой. И тому двух дней не прошло, как снова меня от гибели уберег, когда подсылы, подручники Свищевы меня, как ярку глупую, зарезать собирались. И не тебе меня бы спрашивать, Клык.
Едва речь ее оборвалась, как снова над столами взорвались в крике десятки хмельных голосов. И уж совсем было уж за бороды взялись, но перебил их куражистый голос воеводы.
— И не дело девке в мужское платье рядиться и свои срамные места на люди нести, дурным мясом трясти. — Закусил удила воевода, себя не помнит от злобы.
Радогор вспыхнул и придавил его холодным взглядом.
— Она тебе госпожа, не девка, воевода!
Другой бы сразу присмирел, видя, как привстал Радогор со своего кресла. Но тут вожжа под хвост попала, где уж остановиться.
Опрокинул полный ковш вина на лоб, и в крик.
— Нет у меня господ ныне. Был один и того не стало. А Свищ, он и есть Свищ. Ее же и знать, не знаю. Воевода я, и дружина подо мной ходит. А захочу, так хоть сейчас себя князем объявлю. И никто мне не указ! — Распалился так, что с лавки соскочил и слюной брызжет.
— Пей вино, старый дурень, да. Смотри, не подавись!
Сосед Клыка за рукав дернул, пытаясь усадить его на место. Но Клык, отбиваясь от руки, продолжал куражиться.
— Слова не скажут. Вот они все где у меня!
