- Что с жёнкой, княже?
Спрашивают его из очереди. На мгновение князь задумывается – вроде как пообещал мертвецу… А с другой стороны тот был врагом. И те, кто получил свой кусок сладкого мяса как бы поднялись над теми, кто его не попробовал… Пусть тешатся, сколь та выдержит. А коли переживёт последнего – тоже голову с плеч, да и за борт. Рыбы тоже есть хотят. И вновь двинулась страшная очередь. И опять заткнут рот несчастной…
- А стоит ли убивать девку, князь?
- Не пойму я, Путята, к чему речь ведёшь? Или по нраву тебе пришлась? Себе возьмёшь, не побрезгуешь?
Скривился жрец. Сплюнул за борт от отвращения. Пояснил:
- Я бы лучше её отпустил. Живую. По всему видно, ум её покинул. Но то, что с ней сделали, помнить будет. Вот и пусть скитается по лесам, рассказывает меднолобым, что их ждёт. Пугает их женщин и детей своим видом. Сам знаешь – муж командует днём, а жена ночью. И ещё неизвестно, когда кто главнее. А капля, она и камень точит, княже…
Рассмеялся Брячислав, хлопнул жреца по плечу в свою очередь:
- Ай, да Путята-жрец! Хорошо придумал!
Обернулся к очереди, крикнул:
- Не перестарайтесь, воины! Нужно, чтобы она до берега живой дожила! С вестью пойдёт!
- Сделаем, княже…
Донеслось оттуда. А Брячислав внимательно посмотрел на застывшего неподвижно жреца, вздохнул, потом произнёс тихо:
- Совсем ты озверел, друже. Лик человечий теряешь.
А жрец ему в ответ:
- Так и подобное тоже среди славян не принято…
- Война, будь она неладна…
Вздохнули оба. Ибо каждому то, что творят – не по нраву. А деваться некуда – прояви они слабость, и уже следующей весной подступят тысячи воинов к стенам Славгорода, запылают нивы, вытопчут поля тысячи босых ног. И забудут племена, что приходили на эту землю люди с белой кожей…
…Огнём и мечом прошли дружинники по селеньям сенека, оставляя за собой лишь трупы и разорённые становища. Не устояло дерево против стали. Не смогли противостоять воины племени против оружия чужаков, коней и огня негасимого. Лист желтеть начал, а все двенадцать стойбищ мертвы. Нет никого в живых. И отступили к Славгороду воины. Пора хлеб убирать, репу и прочие злаки копать, мясо заготавливать. Зима впереди. А на зиму есть работа. И очень много! И не только строительство… Часть воинов Брячислав и Гостомысл послали на Полдень, чтобы перекрыть дорогу племенам, союзных сенекам, к тёплым кочевьям. И те со своей задачей справились – не смогли четыре племени, хотя и пытались, пройти узкую горловину, от угодий их ведущую на Великие Равнины. Славы засели в горах, окружающих проход, да умудрились втащить наверх махины камнемётные, которые огонь негасимый кидали. И пришлось племенам, понеся потери огромные, не солоно хлебавши назад вернуться, на прежние места… А там зверь уже распуганный, рыба разогнана. Зерна на всех маисового не хватит, поскольку славы первом делом по волокушам били, жгли припасы на зиму… Заселились меднокожие в хижины свои длинные, да вигвамы из шкур, думу горькую думают. Благо хоть лес есть, топливо для огня имеется. Пали духом воины. Плачут скво, конец свой чуя. И слова той, чем разум отобрали белолицые, жестоко надругавшись над несчастной, друг дружке шёпотом передают… А ещё весть пришла – те, кто отказался помочь сенека, племя онайда, спокойно прошло на юг, на места привычной зимовки. Да мало того – славы с ними и торговлю устроили. Несметно обогатились изменники, получив взамен на маис и тыквы котлы железные, ножи стальные, наконечники для стрел охотничьих. Ещё и гонца прислали к оставшимся, с издевательской речью: Не стоило вам рты разевать больше желудков. Заповедал Маниту племенам мирно землю возделывать. Так зачем вы решили, что топор войны важнее урожая?.. Верно сказал гонец. Честно. И враги повели себя так же. Коли мир между теми двумя племенами – никого не обидели. Всё по слову их… Ждали племена, что пойдут против них безжалостные воины, станут жечь своим пламенем всех подряд, которое нельзя ни водой, ни песком потушить, убивать, не щадя ни детей, ни стариков, ни женщин своими стальными длинными ножами, да не стали те этого делать. Прислали одного раненого, оставшегося на поле смертном, когда пытались прорваться на юг, и передал им онондага слова бледнокожих, что смертной вражды между племенами нет. А к чему? Зачем? Непонятно вождям четырёх племён, каюга, онондага, мохоки и тускарора… Но спустя немного времени поняли…
Пали на землю снега, затрещали морозы. Непривычно такое меднокожим. Раньше они откочёвывали в тёплые земли, там стужу лютую пережидали, и покрова снежного некоторые и не видели вовсе. А тут – холод постоянный, Озеро замёрзло. Охотники в своих вигвамах и длинном типи сидят, нос высунуть бояться, а запасов то мало. Приели быстро. А голод – он ведь не тётка. Хочешь, не хочешь – желудок пустой быстро заставит делом заняться. Закутались воины в шкуры, вышли на охоту. А зверя то и нет! То ли сами его летом благодатным распугали, то ли славы постарались. Но не найти среди деревьев голых ни оленя, ни лань, ни даже зайца дикого! Скво снег руками голыми разгребают, добывают горсточки ягод мороженых из под снега. Лишь бы детей голодных накормить, которые смотрят тоскливо из под шкур. Решили рыбу пойти ловить – куда там. Ушла она из под берегов далеко-далеко. Да и что ей сейчас там делать, когда сковал мороз панцирем толстым воду, оставив лишь далеко на середине полыньи чистой воды… Та к ним не доберёшься – проламывается лёд под смельчаками, решившими рискнуть, а ещё – стоят там славяне страшные, бьют стрелами издали, убивая всех без жалости… Жесток голод сам по себе. А если ещё и в зиму суровую… Начали умирать меднокожие. Первыми – дети. Им меньше всего еды доставалось, ибо суров закон племён: не всегда потомство спасают в первую очередь. Поскольку дети родиться ещё смогут. Но только от кого? И потому – кусок последний воину, защитнику, и скво, которая детей выносить сможет. Мерли дети, как мухи. И старики со старухами тоже. Тем вообще ни кусочка скудной еды не давали. Бесполезны потому что стали для племён… Но поскольку вид умирающих на дух воинский действовал слишком угнетающе, а просьбы о еде ранили их стойкость – порешили вожди изгнать умирающих прочь из стойбищ. Пусть идут в другом месте умирают. Но не мозолят глаза тем, кто должен выжить, своим видом, своими стонами и просьбами… Вывели на лёд Озера, погнали прочь страшное кочевьё. Те еле идут, оставляя на своём пути мёртвые тела. Плачут, рыдают, да тщетно. Жестоки сердца остающихся. Не дрогнут. Не позволят остаться. Ибо каждый, кому разрешат, значит смерть одному из тех, кому предписано род продолжить, да племя восстановить… Идут люди. Спотыкаются, да вдруг закружила метель, закурчавила, скрыла из виду остающихся уходящих… И никто из четырёх племён, оставшихся на берегу, ибо собрали всех слабых сразу отовсюду, не увидел, как поднялась вдали фигура в белом меху на лыжах длинных, вскинула руки к небу, вознося молитву к Перуну и Маниту, и откликнулись Боги на просьбу человека… Вздохнули воины четырёх племён с облегчением – избавились они от лишних ртов. Прогнали голодные взоры соплеменников в другое место. Теперь можно зимовать спокойно. Много места в тёплых длинных домах освободилось, теперь и расходиться ни к чему. Все в одном стойбище уместятся. А кому места в длинном доме не хватит – в вигваме проживут до тепла. Довольны вожди четырёх племён. Ой, как довольны…
