Один лишь Руська среди этого строгого сурового уклада торчал, словно дурной сучок из гладкого бревна. Хотелось ему и к колдунам, и к ратоборцам, и к целителям, аж сердце трепетало. А только, глядь, другой день ни туда, ни сюда не тянет.
Вот и сбегал он на конюшни к Тореню. Может, Глава о том и дознался. По всему видать, дознался, ибо стали мальчонку давать послабления и обучали без прежней лютости. А может, Торень сам сходил к Клесху и истерзал ему сердце причитаниями. Руське сделалось смешно, и он захихикал.
Ноги, тем временем, сами собой несли паренька в Северную башню. Оттуда был виден лес. Далеко — далеко. И серебристая кромка реки. И вороны на стене. Ух, сколько их там было! Жирные, наглые… Загляденье!
Жаль не выбраться даже на оборот из Крепости! В лесу‑то как хорошо нынче… Но нельзя. Глава строго — настрого запретил выходить за ворота. Уж как Руська старших выучей уговаривал его с собой взять, когда отправлялись они с обходом вокруг Цитадели. Уж как упрашивал, как умолял… Едва не плакал!
Но взрослые послушники оставались глухи к его просьбам.
— Подрастёшь, тогда и отправимся, — трепля парнишку по вихрастой макушке, отвечали облачённые в чёрные верхницы парни.
Они уходили, а он оставался. Оставался ждать, не понимая толком, отчего так сжимается сердце, когда захлопываются за ратоборцами ворота.
Руська шмыгнул носом и потянул из‑за пазухи рогатку, которую смастерил ему один из старших Дареновых ребят — Ильгар. Смастерил аккурат перед тем, как отправили его из крепости на выселки.
— Держи, — вручил он мальчишке нежданное сокровище. — А то, что ж за вой без оружия?
Паренёк потянулся дрожащей рукой…
Рогатка была крепкая, ухватистая, с прочной лосиной жилкой и кожаным кармашком для камня. У — у-ух!
— Спаси — и-ибо… — он даже замер, не решаясь радоваться.
Ильгар рассмеялся.
Молодой ратоборец давно уже покинул Цитадель. А оружие у Руськи осталось. Управлялся он с ним проворно.
Вот и сейчас, чувствуя, как карман оттягивают камни, мальчонок изготовился к охоте. Пускай, не Ходящие, но ведь досаждают не меньше!
Утро было в разгаре. Жирные вороны величаво прохаживались по кромке стены и переругивались ржавыми голосами. Этот грай уже порядком надоел людям, но что поделаешь? Уж и трещотки ставили и пугало — всё одно летят, окаянные, каркают.
Руська прицелился. «Ну, я вам!»
Однако камень со свистом промчался мимо жирной напыщенной птицы. Вся стая, недовольно крича, снялась с места. Да напоследок, проклятые, ещё наградили обидчика несколькими плюхами, измаравшими верхницу. И смех, и досада!
— Чтоб вас Встрешник ощипал! — в сердцах погрозил Русай воронам, и тут же взялся целиться сызнова. Однако в этот миг мальчик увидел, что на дороге, ведущей к крепости, появились люди.
* * *
Солнце уже поднялось над горизонтом и светило радостно и ярко, когда над Цитаделью разнесся пронзительный и тревожный крик Русая:
— На — а-аши! Наши е — е-еду — у-у — ут!!!
Клёна бросила в миску недочищенную репу и бросилась прочь с поварни. Забыла, что руки грязны, а передник заляпан, забыла набросить свиту и отложить нож, которым работала. Все забыла. Кинулась во двор.
Ратоборцы вернулись? Так ведь давеча только уехали! Должны были через седмицу в обратный путь пускаться! Значит, случилось что‑то.
Сердце заледенело в груди.
Выучи тянули тяжелые воротины, но те, как показалось Клёне, расходились в стороны мучительно медленно… Девушка на неверных ногах сошла с крыльца и вцепилась в деревянный столбик перил, чтобы не упасть. Голова на миг закружилась.
Первыми вошли во двор шестеро пеших ребят в чёрных верхницах, и несли парни изуродованного мертвеца. Он — неподвижный и вытянутый — лежал на носилках, сколоченных из жердин и застеленных войлоками.
Клёна зажала рот ладонью, чтобы не дать сорваться с губ глухому стону. Никогда прежде она не видела настолько изувеченного человека. Мужчина был тощ, чёрен от побоев, а костлявое тело покрывали рваные раны, которые сочились сукровицей и нечистотами. Опухшее изуродованное лицо покойника заросло по самые глаза бородой, а грязные волосы — не то светлые, не то седые — казались выцветшей паклей.
В ужасе девушка окаменела. С крыльца донеслось тихое — тихое причитание — то лопотала Нелюба, прижимая к груди белые от муки ладони. Слёзы одна за другой катились по её щекам, а подбородок подрагивал, отчего казалось, будто она вот — вот разразится рыданьями. Подле застыла бледная тётка Матрела, парни из служек… Становилось ясно — все думали об одном: человеком, это когда‑то было человеком!
Более всего на свете Клёна боялась увидеть на носилках Клесха. А теперь от постыдного облегчения ей сделалось так гадко на душе, словно она сама была причастна к страшной гибели незнакомого мужчины.
Глава въехал во двор последним. Он был невредим и держал перед собой на лошади истощённую девушку с длинной — длинной светлой косой, которая свисала едва не до самой земли. Девушка была без сознания.
— Клёна, — окликнул отчим. — Возьми парней из молодших, отряди к Нурлисе за горячей водой, а сама холстин чистых у неё возьми. Несите всё в лекарскую.
Падчерица кивнула, развернулась, чтобы бежать исполнять поручение, но едва не столкнулась с Ихтором. Тот склонился над носилками, о чем‑то переговаривался с Рустой и торопливо ощупывал покойника.
От главного входа к целителям спешно ковыляли Ильд с Рэмом.
— Несите его в лекарскую. Бегом! — приказал Ихтор старшим выучам, а Клёна удивилась — зачем в лекарскую и почему бегом?
Однако времени на расспросы не было, да и не сунешься к креффам из праздного любопытства — заняты. Но уже у двери в ученическое крыло, Клёна услышала:
— И Койру зовите! Едва дышит парень!
Дышит?
Она мчалась по широким коридорам и с ужасом повторяла про себя: «Дышит, дышит, дышит…» Повторяла, но не понимала, как то, что лежало на носилках могло быть живым? От ужаса подташнивало и во рту пересохло — ум не вмещал страшное осознание: человек, кому уже по всему полагалось умереть — дышал!
«Живой…»
— Ты, ты и вы двое! — с порога распорядилась девушка, тыча пальцем в четверых самых крепких ребят, которые сидели над свитками. — В мыльни, к Нурлисе. Возьмете по два ведра кипятку и бегом в лекарскую к креффу Ихтору.
В читальной зале и без того было тихо, а после звонкого приказа, разлетевшегося эхом, стало и вовсе, как в могиле. Парни недоуменно переглядывались, не понимая — с чего вдруг ими эдак ловко взялась верховодить девка с поварни.
