Выйдя к берегу, она почти сразу увидела за кустами полянку, где отдыхали от жатвенных трудов женщины Гореничей. Вон они все: сама большуха, Новожитиха, рядом с ней младшая, десятая невестка, беременная на последнем сроке: это считается добрым знаком, если женщина разрешается от бремени одновременно с матушкой-землей. А поскольку жатва – труд нелегкий, зачастую и рожают прямо в поле. Ну да большуха рядом, внук у нее будет не из первого десятка – справятся.
Остальные расположились поближе к воде. Купаться после Перунова дня уже нельзя, но молодухи, подобрав сорочки, заходили в воду по колено, умывались, некоторые обтирались намоченным концом полотенца, смывая соленый пот. Вон Росомана, вон ее старшая дочка, восьмилетняя Нежанка, бегает по мелководью с тремя другими девчонками – сестры били по воде ладошками, окатывали друг друга брызгами, визжа и хохоча.
Сняв белую косынку, которой повязывала голову от всякого лесного мусора, Лютава вытерла ею лоб, приподняла тяжелую косу и обтерла сзади шею. Передохнув, снова взялась за корзину и пошла по тропке дальше.
Подойдя к броду, за которым начинался Остров, она услышала в лесу пение: кто-то приближался со стороны Ратиславля. Гостей было трое, судя по голосам, двое мужчин и девица. Лютава снова села. Из-за кустов выглянул Требила, сегодняшний дневной сторож, но увидел ее и снова спрятался.
Когда гости показались на тропе, их оказалось даже четверо: Солога, сын Молигневы, его сестра Русавка, и дети Неговита: Хранилюб и Хоросавка. Последняя молчала, не пела, поэтому ее и не было слышно. Пением они предупреждали «волков» о своем появлении, чтобы не быть заподозренными во враждебных намерениях.
– Здорово, сестра! – Увидев Лютаву сидящей у тропы, Солога остановился и размашисто поклонился. У всех четверых рты были синие: видимо, тоже наклонялись по пути, обрывая чернику вдоль тропы. – А мы к вам. Да не с пустыми руками, а с подарочком.
– Да что ты говоришь? – удивилась Лютава. – Кому же подарочек?
– Тебе и брату твоему.
– А от кого?
– От князя-батюшки.
– От Замили, – поправил Хранилюб. – Она первая придумала. Велела вам кланяться и передать, что дарит вам ради дружбы, чтобы вы, значит, зла не помнили и обид на нее и ее сына не держали.
– А что там? – Лютава посмотрела на полотняный сверток в руках у Сологи.
– Вот не скажу! – ухмыльнулся тот. – Пусть Лют сам посмотрит. Нам так и сказали: никому не давать, только ему самому в руки. Уж больно диво дорогое.
– Требила! – Лютава бросила взгляд через реку. – Возьми.
Сторож тропы, давно уже тянувший с любопытством шею из-за кустов, мигом скатился в воду, перешел брод – сейчас там не было и по колено – и осторожно взял полотняный сверток.
– Тяжелый! – уважительно проговорил он, взвесив на руке.
– А нельзя позвать его, мы бы ему самому передали? – спросил Солога.
На пару лет младше Лютомера, он перед женитьбой пять лет был в стае под его началом и, разумеется, знал и дорогу к Острову, и все его порядки. Но теперь ему, женатому мужчине, ход туда был закрыт.
– Да они на лову, поехали поля от кабанов стеречь, люди со всех сторон жалуются, спасу нет.
– Это верно! Кабана этого – пропасть!
– Не знаю, воротится ли сегодня. – Лютава покачала головой. – Хотите, приходите через пару дней.
– Не, нам велено сегодня передать. И сказать, что-де мол князь и княгиня желают на Дожинках видеть Люта в этом по… – Тут Хранила дернул Сологу за рукав, и тот запнулся на полуслове: – Чтобы надел, стало быть.
– Надел? Уж не сшила ли Замиля ему рубаху? – Лютава едва не рассмеялась. Младшая отцова жена рукодельем не славилась да и ленива была.
– Может, и рубаху, – загадочно ответил Солога, очень довольный. – А может… Вот сама угадай! Ты же волхва, тебе все тайное открыто!
Лютава снова засмеялась, пытаясь понять, отчего у нее нехорошо на душе. Уж не случилось ли чего с Лютом на охоте? Она попыталась мысленно до него дотянуться, но не обнаружила ничего пугающего: ее внутреннее чувство говорило, что он жив и здоров. Все хорошо, отец вон подарок прислал, дорогой, судя по тому, как значительно Солога таращит глаза, а Русавка и Хоросавка хихикают, глядя друг на друга.
– Уже и Дожинки скоро, кто бы мог подумать, – пробормотала она.
И как всегда, при мысли о полях и урожае ей вспомнилась Молинка – любимая сестра и дорогая подруга, свободой и человеческой жизнью которой было оплачено сохранение жита на полях. А ведь осенью за ней придет княжич Ярко… А ее нет. Может, если все ему рассказать, он сумеет найти ее и освободить? Ведь сколько таких сказаний!
А от Молинки мысли Лютавы перекинулись к ее собственной судьбе. Мало в чем они с Молинкой были похожи, но в этом их доли сошлись: обеих пленил жених из Нави. Но если на Молинку судьба пала соколом с небес, то к Лютаве пробирается ужом через болота…
– Передайте поклон, – сказала она посланцам. – Пойдем, Требила.
Снова вскинув на плечо корзину, она подобрала подол сорочки и побрела через брод. Требила шел за ней, тайком сквозь слои плотного льна осторожно ощупывая загадочный подарок.
* * *
Всю ночь Лютава почти не спала. Стоило закрыть глаза, как начинали мерещиться гулкие подземелья; если она пыталась коснуться стены, стена уходила дальше, так что и рукой не достать; если всматривалась в землю под ногами, земля растворялась, открывая черную глубину. Дух ее блуждал в Нави, но чего искал – сама Лютава не знала. И снились ей жуткие существа из бездны: похожие на змеев с тонкими когтистыми лапками, с выпученными круглыми глазами и гладкой серой чешуей. Были они так противны, что она просыпалась, содрогаясь от омерзения, с бешено бьющимся сердцем и застрявшим в горле неслышным криком. Бабка Темяна тоже все ворочалась на своей лавке, бормотала обереги, а однажды вскочила, в белой рубахе и рассыпанными седыми волосами, схватила из угла метлу и начала ожесточенно мести наружу, к порогу. После этого гадкие сны отступили, и перед самым рассветом Лютаве удалось немного поспать.
Днем наконец приехали ловцы. Четыре дня они объезжали поля, посещаемые кабанами: гнали лесных свиней в охотничьи ямы, после чего забивали копьями. Всего добыли с десяток кабанов, но почти всех оставили хозяевам полей, себе привезли только две туши, чтобы успеть съесть сколько получится, а из остального Хортога понаделает вяленого мяса. Еще пока парни ездили, он заново вычистил «мясную яму»: она давным-давно была вырыта возле землянок «стаи» и выложена камнем. Последние сутки Хортога жег там костер, нагревая эту огромную земляную печь, предназначенную для целых туш из охотничьей добычи. Теперь подготовленную тушу натерли солью внутри и снаружи, начинили диким луком, чесноком и пахучими травами и положили в яму на кучу углей. Сверху засыпали осокой и поверх нее землей, после чего над ямой вновь развели костер. Его предстояло поддерживать целые сутки, пока мясо пропечется как следует.
