– Вот что, батюшка! Возьми-ка ты этот пояс… Не принес он нам счастья, вот я и хочу… Словом, отошли его Лютомеру, скажи, что прошу я его дружбы… раз уж так нехорошо между нами все сложилось. Или пусть сестре отдаст, а она себе подвески в ожерелье сделает.
Князь Вершина вытаращил глаза. Его любимая жена не отличалась щедростью и ни разу еще не пыталась первой уладить какую-либо ссору. А пояс и правда был немалым дивом: и на длинном ремне, и на двух ложных хвостовиках, служивших для красоты и чести, сидели ряды серебряных, позолоченных бляшек с узором в виде пышного ростка. Такая же пряжка радовала глаз искусной работой. Как гордился Хвалис, сидя на пиру в этом поясе: такого не было доселе ни у кого на Угре!
– Ты хочешь отдать это Люту? – повторил Вершина, думая, что ослышался.
Еще совсем недавно она уверяла, что «эти оборотни» никогда не расплатятся с ней за то, что «погубили» ее сына.
– Хочу… Видеть его не хочу! – воскликнула хвалиска. – Пусть возьмут, пусть… Все пусть забирают, до последнего повоя, но только не держат зла на нас! Может, вернется сыночек мой единственный, не век же ему в лесу пропадать!
Видимо, она смирилась с тем, что дети Велезоры одержали победу и что, если она хочет еще когда-нибудь увидеть сына, ей нужно добиться от них прощения.
– Вот и хорошо! – обрадовался князь и обнял жену. – Если дальше так пойдет, Хвалису его разве что на тот свет придется передать. А если помирится он с братом старшим, то еще не таких поясов добудем, дай срок. Я того и хочу, чтобы сыновья мои дружно меж собой жили, тогда нас сам Кощей не возьмет!
– Только ты сам от себя пошли, – добавила Замиля. – От меня они не примут – упрямые же… И скажи, что, дескать, коли он зла на нас не держит, пусть на пир дожиночный этот пояс наденет.
Видимо, она устала жить среди косых осуждающих взглядов, но ей было стыдно самой делать шаг к примирению. Князь очень хотел, чтобы луч здравомыслия проник наконец в сердце его самолюбивой и обидчивой жены, и радость совсем вытеснила первоначальное удивление.
Он не знал, что поначалу мысль подарить Лютомеру хазарский пояс Хвалиса не только удивила Замилю, но и возмутила. Ибо исходила вовсе не от нее.
– Я такое дело задумала, чтобы и сыну твоему помочь, и врагам его отомстить, – шепнула ей Галица накануне вечером. – Тем, кто его из дома родного бежать заставил.
– Правда? – Замиля быстро обернулась и схватила ее за руку.
– Истинная правда. Помнишь пояс, который соколик наш от вятичей привез? Он у тебя?
– Здесь. – Замиля кивнула на укладку, покрытую золотистым персидским шелком.
– Надо его оборотню послать.
– Вот еще! – Замиля в негодовании вскочила. – Да они моего сына погубили, со свету сжили, а я теперь память о нем последнюю должна отдать?
– Недолго им на богатство радоваться. Глядишь, он к тебе еще вернется. А главное, соколик наш воротится. Сын тебе дороже или пояс? Станет он князем – сорок таких поясов у него будет!
– Да что ты задумала?
– Это тебе, княгиня-матушка, знать не надобно. Если спросят, клянись чем хочешь: не знаю, и все.
– Хорошо, – с сомнением все же согласилась Замиля, ибо предпочитала себя никакой опасности не подвергать. – А… Может, другое что подойдет? Зачем же сразу пояс?
Три десятка узорных серебряных бляшек, к тому же позолоченных, очень нравились ей самой: ей бы тоже пригодились такие подвески к ожерелью.
– На что-нибудь другое оборотень не польстится. – Галица покачала головой. – Он разных див навидался, а пояс такой во всей нашей земле один. Не откажется.
Вздохнув еще раз, Замиля полезла в укладку за своим сокровищем. Но Галица не стала забирать его сейчас, а велела сперва показать князю и заручиться его согласием.
– Дай ему в руки, пусть посмотрит как следует, – наставляла челядинка. – И ты тоже возьми, со всех сторон огляди.
– Чего глядеть – только душу травить.
– Это важно. И людей еще позовите, пусть все смотрят. И выйдет все по-нашему: враги погибнут, и на нас никто дурного не подумает. Это боги сами на нашей стороне, раз такой случай дают. Не упусти только!
Замиля выполнила наставления в точности: сама положила пояс на колени Вершине, вместе с ним пересчитала все бляшки, даже послала за Богорадом с Велетуром и при них объявила, что дарит пояс старшему княжескому наследнику ради мира в семье и дружбы. Ратиславичи удивились, и пояс некоторое время ходил по рукам: молодцы, мужики и старики рассматривали бляшки, щупали кожу, качали головами, подавляя зависть.
Темнело, родичи разбрелись по избам, пришла пора спать. Пояс еще лежал на столе, когда из сеней неслышно скользнула Галица и уставилась на него, будто видела впервые и обомлела перед такой красотой.
– Завернуть бы во что-нибудь, – со вздохом заметила она. – Не запылился бы. Достану сейчас!
Она отошла к укладке, где хранилось полотно, и стала в ней рыться. Оглянувшись через плечо, она бросила на хозяйку выразительный взгляд, и та подошла, как бы выбрать подходящий рушник.
– Вот что, матушка, – зашептала Галица, перебирая в ларе свернутые полотна. – Я сейчас пояс заверну и на стол положу. Как князь заснет, ты мне его принеси, прямо в рушнике.
– Но как же – князь ведь утром его хватится! Сказал, утром им отправит, а его нет! На меня сразу подумает, дом-то мой!
– К утру пояс на прежнем месте лежать будет.
– Правда?
– Вот клянусь чем хочешь. Назад положу. Только не обрадует врагов твоих такой подарочек.
– Ладно, жди, – согласилась Замиля. – Как заснет князь, я дверь приоткрою, ты зайди и сама забери.
Утром, когда князь Вершина поднялся и вспомнил о хазарском поясе, тот лежал на прежнем месте, завернутый в тот самый рушник.
* * *
В лесу, под тенью ветвей и во влаге близкого болота, жара не так ощущалась, но тоже было душно. Лютава с самого утра бродила, собирая чернику деревянной гребенкой, и лукошко уже наполнилось. Полотняная петля натерла плечо, и Лютава присела на поваленное дерево отдохнуть.
Где-то здесь к опушке выходит самый дальний клин зарода Гореничей, иногда и в лесу слышно, как у них жницы поют на поле. Но сейчас вместо пения изредка доносились легкие повизгивания – должно быть, в полдень женщины ушли к реке, передохнуть и освежиться. Лютава посмотрела на небо сквозь вершины сосен – и правда полдень.
Выйдя к берегу, она почти сразу увидела за кустами полянку, где отдыхали от жатвенных трудов женщины Гореничей. Вон они все: сама большуха, Новожитиха, рядом с ней младшая, десятая невестка, беременная на последнем сроке: это считается добрым знаком, если женщина разрешается от бремени одновременно с матушкой-землей. А поскольку жатва – труд нелегкий, зачастую и рожают прямо в поле. Ну да большуха рядом, внук у нее будет не из первого десятка – справятся.
