Он повторил эти имена про себя, в надежде ощутить забытое чувство радости – то, которое испытывал каждый взывающий к Богу... Ничего. Только привкус пепла и застоявшейся воды на губах.
– Они ушли, – пробормотал Шеверт, не заботясь о том, слышит ли его жрец или нет, – если бы наши боги были с нами, ни один серкт не осквернял бы землю Эртинойса.
– Но ведь они ушли не сразу, – Хофру, стоя под статуей Фэнтара, с интересом его рассматривал, – ваши боги, Шеверт, покинули Эртинойс после того, как два народа сошлись в смерть несущей битве... В битве, которая вас и уничтожила.
Кэльчу промолчал. Этот жрец слишком хорошо знал историю старого Эртинойса, и спорить с ним было совершенно пустым занятием.
Между тем Хофру вернулся к центру зала – туда, где в кольцах золотого Дракона поблескивал огромный шар из янтаря.
– Какой любопытный символ, – протянул серкт, – странно, что раньше мы не обратили внимания на этот храм... Как будто его и не было...
Он приблизил лицо к янтарю, заглянул в его медовую глубину – и вдруг отпрянул.
– Шеверт, подойди.
В груди неприятно ёкнуло. Кэльчу только посмотрел на бледного, как простыня, серкт, и стало ясно – шар таит в себе нечто такое, от чего стало не по себе даже Хофру. Который, откровенно говоря, разрезал на куски не одного ийлура...
Но Шеверт все-таки заглянул в шар. Там, заключив друг друга в объятия, застыли навеки два существа: ийлура и элеан. Голова женщины была запрокинута назад, и длинные черные волосы траурным плащом окутывали их обоих. Элеан, молодой и черноволосый, прижимал к ее себе, и даже немного наклонился, словно хотел поцеловать навеки сомкнутые губы; его руки поддерживали тонкий стан женщины, но как будто из последних сил...
Шеверт попятился и понял, что его сейчас стошнит. Покровители! Как будто... Они были живыми, эти двое, когда их тела погрузили в янтарную смолу...
Хофру удрученно качал головой.
– Пойдем, Шеверт. Нам нужно лететь дальше.
И, уже на выходе, обронил:
– Наша мать, Селкирет, никогда не требовала таких жертв.
...Вечером, на привале, Шеверт все-таки напомнил Хофру о том, так и не состоявшемся разговоре. Беседа на всю ночь, вот чего ему не доставало после визита в храм Дракона.
Кэльчу не хотел спать: он понимал, что стоит сомкнуть веки, как вновь перед глазами закружится янтарный шар, и там, в дикой пляске теней и света, будут обниматься застывшие в смоле элеан и ийлура. Шеверт изо всех сил пытался забыть их – но не мог. Широко распахнутые глаза женщины преследовали его, и все казалось, что к щекам прикасаются ее черные волосы. Именно поэтому хотелось слушать Хофру, но отнюдь не спать.
– Пустое, – отмахнулся жрец, – все дело в том, что попасть к Вратам должен именно я... Иначе все потеряет смысл. Ты не сможешь сделать того, что должен сделать я, понимаешь?
– Но... – Шеверт хотел напомнить о Царице, и о других серкт, но Хофру перебил его.
– Если это будет кто-то другой, то история серкт может и не измениться. Мне важно попасть именно в тогда, когда разбилось зеркало... А потому со мной ничего не должно случиться. Не должно!
И, задумавшись, Хофру умолк.
– В тогда? – переспросил кэльчу.
– Да. – жрец кивнул и отвернулся.
Он сидел боком к Шеверту, подперев кулаком щеку и откинув назад слипшиеся косицами волосы.
"Значит, в тогда", – подумал кэльчу.
Пожалуй, кое-что начинало проясняться во всей этой дурацкой истории с Ключом.
* * *
Шеверт проснулся до рассвета оттого, что начали донимать комары. Зло шлепая себя по щекам и по лбу, он сел, хмуро огляделся – Хофру, оказывается, уже возился с искателем.
Священнодействие, как и раньше, заключалось в том, что жрец укладывал шар в небольшую ямку в земле, становился над ним на колени, протягивал вперед руки – едва не касаясь искателя кончиками пальцев. В таком состоянии Хофру мог пребывать несколько минут, час или больше – в зависимости от того, что видел в дымчатых глубинах странного прибора.
Шеверт заглянул в лицо жрецу и отпрянул: на сей раз, похоже, тот и не ложился вовсе. Щеки запали, в углах рта обозначились глубокие складки, глаза – остекленели, словно у мертвеца... Но при этом Хофру дышал, и пальцы чуть заметно подрагивали, словно улавливая движение легчайших невидимых струн.
– Что уставился? – тяжелый и мутный взгляд жреца переполз на Шеверта.
– П-прости.
Оказывается, Хофру все видел вокруг и замечал. Шеверт, смутившись, отошел, затем и вовсе присел над угасшим костром. Руки сами собой потянулись к веточкам; пока угли горячи, можно подбросить хвороста, вскипятить воды...
– Не нужно, – отрывисто сказал жрец, – мы вылетаем. Сейчас же.
В его низком и хриплом голосе Шеверт услышал нешуточную тревогу. Хотел спросить, что произошло этой ночью – но не посмел. Хофру принялся торопливо собираться, приторочил мешок к седлу.
– Ты оглох, Шеверт? Вылетаем. Немедленно.
– Да, да, – кэльчу закивал послушно, принялся совать котелок в мешок – но от волнения пальцы плохо слушались, и упрямая посудина зацепилась за шнуровку.
Он только съежился, когда жрец метким пинком отправил и мешок, и котелок в кострище.
– Немедленно, – прошипел Хофру.
Развернувшись, он почти бегом направился к крылану. Кэльчу кое-как заставил себя подняться с колен, подхватил начавший тлеть мешок и затрусил к своему «летуну» – как их называли серкт. Под сердцем начало покалывать, и это был дурной знак, но Шеверт все-таки отвязал зеленую тварь, забрался в седло, сунул ноги в стремя...
«Покровители! Что же такого стряслось?» – и, словно ответ на вопрос, ниоткуда пришла мольба – «Боги, спасите ийлура!»
Крылан Хофру, нещадно подгоняемый хлыстом, резко взмыл в воздух. Шеверт ткнул и своего в бок, уцепился за седельную луку. В лицо дохнуло свежестью утреннего неба, ветер попытался сорвать куртку, забился холодным ершом за ворот...
Итак, что-то случилось. Хофру углядел в своем шаре опасность, и, хоть и не сказал ничего, Шеверту было ясно: Андоли могла в любую минуту оборвать жизнь Дар-Теена. Элеана, чужачка, предательница... Змея, которую пригрели за пазухой миролюбивые кэльчу... И – вот ведь странно! – Шеверт поймал себя на том, что почти перестал испытывать ненависть к секрт, которые словно воплотились в жреце Хофру. Но, ни секунды не сомневаясь, кэльчу вогнал бы нож под ребра Андоли.
«Покровители, избавьте от наваждения», – он зажмурился.
Ненависть, испепеляющая рассудок – это плохо. Так нельзя. Нужно, чтобы мысли всегда были размеренны и прохладны, как лесной ручеек в летнюю пору – тогда все будет правильно. Все разложить по полочкам, обдумать... Почему Андоли поступает именно так? Быть может, она не так уж и виновата, быть может, ее заставляет Царица серкт?
