У алтаря стояли те самые монахи с тесаками. Один из них листал толстую книгу, укрепленную между двумя изрубленными трупами, а второй смотрел на Алана.
Вдруг колокол смолк. Непрерывно движущиеся по кругу монахи замерли, растеряно оглядываясь. В огромном зале воцарилась странная тишина. Монах у алтаря застыл с зажатой между пальцев страницей.
Где-то звякнул металл, послышался топот множества ног, и тут колокол ударил вновь. Алан увидел, как расступаются монахи, пропуская странную процессию, во главе которой медленно брел, сильно припадая на правую ногу, маленький горбатый человечек, в грязном рубище. Лицо его по самые глаза покрывала густая всколоченная борода. Свои короткие руки, скованные толстой ржавой цепью он держал прямо перед собой. За ним также медленно шел целый отряд монахов с обнаженными клинками на перевес.
Горбун приблизился к основанию пирамиды и остановился. Алан услышал шаги. С вершины пирамиды спускался человек в блестящих одеждах. Алан, не спуская глаз с горбуна, подался в сторону, и скрючившись, замер. Человек в блестящих одеждах прошел мимо него, встал прямо напротив горбуна и произнес:
– Ну вот и закончились наши страдания, братья. – Он обвел руками зал, и все монахи повернули к ним свои бледные лица, – Вот он перед нами, тот самый последний из священного Списка, тот, кто подарит нашему Пророку очистительную влагу и вернет его в этот мир, и тогда мы услышим истинную волю господа нашего Иллара!
Горбун покрутил головой, звякнул цепями и хрипло рассмеялся.
– О… Епископ Коррада? Вас не узнать в этой хламиде, Ваше Святейшество… Но я узнаю окружающую обстановку. Повсюду смердящие трупы, кровь и испражнения. Все то, что так близко вашему сердцу.
Алан вдруг понял, что горбун ни капельки не напуган, более того этот человек держался с вызовом. В его голосе чувствовались нотки, свойственные прожженным и бесстрашным авантюристам, из тех, кто наплевав на все человеческие и божественные законы, мог позволить себе делать только то, что было угодно их собственному понятию об окружающем мире.
Епископ сделал шаг назад и проговорил:
– Это Хаос внутри тебя позволяет говорить бездумное! Твое тело и твой разум, изувеченные Хаосом не способны понять все величие грядущего. Но твоя смерть освободит твое плененное сознание и ты поймешь, в чем заключается истина.
Горбун презрительно фыркнул в ответ.
– Истина, епископ, заключается в том, что я так долго прожил наедине с собственной смертью, что на все остальное мне просто плевать. И на вас, и на вашу сумасшедшую веру в том числе. Другое дело, что мне не совсем понятно, что именно я делаю в Дрире в окружении обожравшихся драконьей травы фанатиков? Неужели старый Гларум настолько ценен для церкви, что вы, рискуя очень многим, выкрали меня из собственного дома прямо в Вивлене?
– Ты презренный потомок Первых Царей, тех самых, что позволили Хаосу проникнуть людские тела, навеки поселившись в них. Ты первый в Священном Списке Желанных!
– Я презренный потомок купцов второй гильдии, из пригорода Термбура, а моя бабка по матери была шлюхой. Что касается списков, очевидно вы по ошибке прихватили список должников из мясной лавки Олафа Бароя, в этом списке я и по правде первый, уже как год… Все времени не хватало занести долг…
Горбун закончил и гордо поднял голову. Монахи вокруг тревожно зашептались. Епископ сделал жест, словно отгоняя некое видение, и прорычал:
– Ты можешь говорить все что угодно, твоя участь решена задолго до твоего рождения. В борьбе между Порядком и Хаосом, тебе отведена лишь жалкая роль жертвы, которую мы принесем для пробуждения нового Пророка. Ты носитель черной крови Проклятых, твоя кровь должна быть очищена в теле Пророка, и тогда более не останется препятствий для возвышения истинной веры!
Горбун задумчиво покивал и проговорил:
– Ну вот, теперь все сходится. А я то пытался разрешить эту загадку совсем с другой стороны. Значит, вам нужна моя кровь? Ай да Виктория! Вот это я называю по настоящему правильным подходом в решении проблем. Спланировать столь многоходовую комбинацию… Умница, девочка. Ну что же… Когда-нибудь я все равно бы умер, не сегодня, так завтра, а быть может через год. Умереть более пафосно у меня уже вряд ли получиться, а потому я готов принести себя в жертву. Ну, со ссылкой на то, что другого выхода у меня все равно не остается! Может дадите исповедаться, епископ? Я могу рассказать многое, некоторые моменты моей бурной жизни вас обязательно бы заинтересовали, а кроме этого я знаю массу замечательных анекдотов из жизни священников, а также замечательные эротические истории…
Епископ взмахнул рукой, и монах стоявший позади с силой ударил горбуна по ногам тяжелой дубинкой. Горбун рухнул на залитый кровью пол, но тут же поднял голову и прохрипел:
– Я ведь еще не закончил…
Алан заметил, как к епископу приблизились те самые монахи, что обсуждали его судьбу. Один из них подал епископу деревянную чашу, а другой – короткий острый кинжал.
Коррада медленно приблизился к горбуну и произнес нараспев:
– Пусть твоя черная кровь очистится от Хаоса, ибо так велел нам Господь!
Стоявшие кругом монахи хором повторили:
– Так велел нам Господь!
– Его слова пришили к нам через истинного пророка, и мы внемлем этим словам и повинуемся! Ужасный лик Джайллара отступит на шаг, а потом еще на шаг, когда кровь твоя очистится, ибо так сказал нам Господь!
– Ибо так сказал нам Господь!
Он наклонился и быстро провел лезвием по шее горбуна и тут же подставил чашу. Когда чаша наполнилась темной кровью, епископ поднял на головой лезвие клинка и произнес:
– Наш Пророк близок к нам, братья. Он говорит со мной! Мы все изопьем из этой чаши и очистим проклятую кровь. Отдайте этого носителя вечного зла телу нашего Пророка!
Он сделал глоток из чаши, передал ее стоящему рядом монаху, и повернулся к Алану. Несколько мгновений епископ смотрел на него выпученными немигающими глазами, и наконец прохрипел:
– Этого пока прикуйте к стене. Кровь наследника проклятых сделает нас сильнее, но возможно, Пророку понадобится еще кровь. А пока – мы должны укрепится духом и изгнать носителей зла из священного города!
Осознание того, что его цель исчезла, обрушилось на Аттона неожиданно. Он поднимался по грязным ступеням постоялого двора к себе в комнату, как вдруг ощутил странную пустоту где-то внутри, словно все что было в прошлом, и все что должно произойти в будущем, отгородилось от его сознания черной стеной, оставив ему крошечный светлый пятачок. Он понял, что не может думать о своей цели и не может думать о чем-то другом, голоса, долгое время наперебой твердившие о его предназначении исчезли, пропали за той самой стеной. В голове билась одна единственная тревожная мысль:
